Сегодня
Сегодня — время «Ч». Или время «Ч» — это что-то иное? Странно, она много лет пользуется этой фразой, миллион раз слышала ее от других, а смысла толком не знает. Зловещая фраза. И — обнадеживающая. Бросок? Рывок? Наступление? Расплата? А! Какая разница?
Сегодня все случится, а завтра он умрет. Богатство, успех, внимание, красивая жизнь… Все это кажется вечным, пока есть. А когда нет?
Хотела бы она поглядеть на него в этот самый момент? Пожалуй. Лицо, такое холеное, покрытое модным загаром, тоскливо посереет, руки затрясутся, так, что коньяк в пузатом бокале выплеснется на стол. Ведь когда он все узнает, будет уже вечер. И, соответственно, коньяк… Интересно, а потом бокал выскользнет из его рук? Наверно. Разобьется? Или он от злости сожмет его так, что тонкое стекло хрустнет и вопьется в ладонь? И кровь потечет сквозь пальцы. Прямо на отутюженные серые брюки.
Картинка расплывающейся на светлой ткани густой темной крови была настолько осязаемой и реальной, что женщина ощутила влажность ее сладковатого терпкого запаха и натужно сглотнула, подавляя тошноту. И тут же почувствовала, что ее затрясло. В теплой постели, под пуховым одеялом. Тело просто подпрыгивало на широкой кровати. И ноги вдруг деревянно заледенели.
Чего это я? С какого такого перепуга? Шесть утра. Еще спать и спать… Все будет хорошо. Все будет так, как задумано. И теперь уже никто не сможет помешать. Никто. И ничто.
Она свернулась калачиком, обхватила горяченными ладонями промерзшие до ощутимых судорог ступни. Помассировала пальцы, пытаясь возвратить им тепло и чувствительность. Левый мизинец задергался и больно заныл, тут же передал нестерпимую ломоту остальным пальцам, зацепил за какую-то жилку вялую икру и неожиданно сильно натянул, скрутив мгновенной и жестокой судорогой. Правая нога, пребывавшая в относительном покое, тут же отозвалась на боль левой таким же стремительным и болезненным спазмом.
Женщина охнула и, едва ступая на скрюченные ступни, поковыляла в ванную. Присела на краешек ванной, спустила ноги. Включила горячую воду, дождалась, пока спрячется в клубах пара острая боль, пока сменится она сильным, но уже вполне терпимым подергиванием и покалыванием, растерла конечности жестким полотенцем и вернулась в постель. Натянув на голову одеяло и создав под ним уютное подобие теплой, закрытой со всех сторон норки, попыталась расслабиться и уснуть. Или хотя бы задремать. В пуховой темноте было тихо и покойно, но сон не шел.
Я боюсь? Чего? Сделать последний шаг? А может… Мне его просто жалко? Жалко? Жалко. Но такое не прощают… Наоборот.
«Спи!» — снова приказала она себе, уже ясно и обреченно понимая, что, конечно, не уснет. За последние полгода она вообще спала очень мало. Если и удавалось забыться на пару-тройку часов, то хорошо. А в основном — рваные болезненные видения, непонятные злые кошмары, из которых она выныривала обессиленной и испуганной. Или странная судорожная полудрема, когда толком не сообразить, где ты, что ты, жива ли ты или тебя уже и вовсе нет в этом беспощадном и безжалостном мире. И у Ритули, она знала, ночи проходили точно так же. Правда, к снотворному с того самого дня они дали себе слово не прикасаться.
С того самого дня.
* * *
Чем он отличался от всех прочих, тот день? Ничем.
Была вторая сигарета из трех, отведенных на сутки. И соответственно, середина работы. Часа три. Время послеобеденного кофе. Хотя обеда снова не случилось. Когда все перекусывали, к ней явился приятель, просто по пути, хлебнуть чайку и перемолвиться парой-другой городских сплетен. А в это время кто-то особенно голодный употребил и ее порцию, решив, видно, что, раз начальница не обедает вовремя, значит, не хочет. Обижаться не на что. Она сама завела такой порядок. Время обеда строго ограничено. Чтоб не расслаблялись. Кто не пришел — тот опоздал. Включая ее саму.
Поэтому в который раз пришлось довольствоваться кофе. В шкафу отыскалась пара печенюшек, вот вам и еда. И главное — десерт — сигарета.
Шла третья неделя, как она бросала курить. По собственной методике. Однажды она именно так уже сумела бросить и продержалась почти четыре года, пока Рыбаков не устроил ей тот самый сюрприз с неоплаченным кредитом. Тогда, чтобы вытянуть фирму, она дневала и ночевала на работе и как-то под утро, не выдержав напряжения, голодная и злая, закурила.
А сейчас самое время бросить снова. Осень, спокойно, на работе все в порядке. Рыбаков в дела не лезет, то есть не мешает. Наверное, с минуты на минуту явится. Выспался, ванну принял, к массажисту наведался. Пора.
Зоя вышла в тамбур, приоткрыла стеклянную дверь, подперла ее плечом, оставив для сигаретного дыма щель сантиметров в двадцать. Щелкнула зажигалкой и с удовольствием затянулась.
В послеобеденные часы солнце как раз добредало до островерхой новой крыши недавно отремонтированного дома напротив. Зависало над ним, глядясь, как в зеркало, в сверкающую светлую кровлю. Щекотало свое отражение тонкими пальцами горячих лучей. Блестящая жесть заходилась в беззвучном смехе и начинала нестерпимо и разноцветно бликовать, рассыпая вокруг дома радостные сияющие искры, которые, отражаясь в окрестных окнах, тысячекратно множились, зажигая все пространство вокруг теплыми радужными огоньками. Такую красоту можно было наблюдать только осенью, когда намаявшееся за лето светило почти ползало по городским крышам, не желая подниматься выше. А скоро оно и вовсе упадет за темные стены, появляясь на небе лишь на несколько коротких часов. Потому что скоро — зима…
Зоя тихонько вздохнула, погладив пальцем ленивый солнечный зайчик, зацепившийся за кирпичный выступ стены. Зиму она не любила. И ее прихода ждала с обреченной тоской, втайне всегда надеясь, что уж в этом году холода точно не случатся…
От сигареты осталась ровно половина. Зоя выпустила в щелку синюю струю дыма и прищурилась, разглядывая сквозь стремительно тающее облачко близкое солнце. Прямо напротив, у облезлого угла соседнего дома притормозили два веселых парня. Одного роста, плечисто-квадратные, в одинаковых коротких черных плащах с одинаковыми же стриженными под ноль черноволосыми головами.
— Просто братья-близнецы! — хмыкнула Зоя, разглядывая парней. Опасаться, что ее любопытство будет замеченным, не стоило. Стеклянная дверь, за которой она стояла, снаружи была зеркально-непроницаемой, потому спрятавшуюся за ней женщину парни увидеть просто не могли.
Стриженые о чем-то спорили, причем один явно напирал на второго, понуждая того к какому-то действию. Наконец, второй отклеился от угла, медленно направился за дом, но уже через минуту — вернулся.
— Слабо? — хохотнул первый. — Эх ты, ссыкун! Смотри и учись!
Что-то щелкнуло, и в руке первого блеснуло короткое лезвие ножа.
Теперь парни вместе скрылись за углом, и в ту же секунду оттуда раздался тусклый хлопок и яркое шипение выпущенного на волю воздуха. Еще через пару мгновений звуки в точности повторились.