Труба захрипела, из никелированной лейки вырвался жалкий сип, и на ладонь Владимира Георгиевича упала ровно одна темно-ржавая капля.
— У-у-у! — зарычал Рыбаков, ожесточенно дергая рычаг душа в разные стороны. — Что за хрень?!
И снова вспомнил. Черт бы побрал эту память! Ленка вчера квохтала, что где-то рядом с ними авария на трубопроводе, и воды никакой не будет пару дней. Поэтому, наверное, и удрала к мамочке. А он тут один. Как всегда.
Рыбаков еще раз чертыхнулся. Поплелся голый на кухню, увидел на полу пятилитровый, почти полный баллон с питьевой магазинной водой. Обрадовался, уцепил за синюю пластиковую дужку и поволок в ванную.
Обмыться, по крайней мере, хватит.
Дужка вдруг тихо хрупнула прямо под пальцами и тяжело выскользнула из ладони. Баллон шмякнулся об пол, синяя крышечка, не завинченная, а лишь прикрытая, оттопырилась, изнутри подпираемая водой, послышались уютные тихие бульки, словно рядом по камешкам запрыгал тихий ручеек.
Когда Рыбаков сообразил, что именно происходит, и резко поднял баллон с пола, жидкости в нем осталось меньше половины, литра, пожалуй, два…
Он снова выругался и, прижав к себе пластик с остатками спасительной влаги, шагнул в ванную. Левая нога, оказавшись в луже, резко потеряла сцепление с гладким линолеумом коридора и поехала назад. Пытаясь одновременно сохранить равновесие и не выпустить из рук воду, мужчина, уперся свободной рукой в дверной косяк, придав скольжению новый импульс. Непослушное тело завалилось на бок, и Рыбаков, падая, впилился незащищенной правой скулой прямо в ребро ванны.
От мгновенной сильной боли рука, удерживающая баллон, инстинктивно разжалась, бутыль вновь шмякнулась на пол и истекла окончательно.
Голый и злой, Владимир Георгиевич оказался на холодном мокром кафеле, в луже родниковой воды. Из открытого зева стиральной машины удушливо воняло кошачьей мочой. Ушибленная скула принялась немедленно и быстро вспухать, протыкая болью правый слезящийся глаз.
Рыбаков наклонился, прямо с пола зачерпнул водицы, плеснул в лицо. Вся правая половина занялась колким огнем. Он тяжело поднялся, придвинул нос к зеркалу. На правой ушибленной скуле кровоточила багровая вмятина, от которой уверенно, прямо на глазах, ползла вверх неровная опухоль, наливаясь чем-то бело-розовым с нежным лиловым ободком по рваному краю. Глаз уже почти ничего не видел и немилосердно саднил. Но это было не самое удивительное. Лоб перепоясывал неизвестно откуда взявшийся окровавленный бинт, а левая щека крест-накрест была залеплена грязноватым лейкопластырем.
Лексикон Рыбакова, и без того небогатый, иссяк вовсе. Кроме матов, коротких и злых, язык ничего не выговаривал. Он двинулся на кухню, снова чуть не растянувшись в коридорной луже, сунулся в морозилку, вытянул из заиндевевшей глубины единственное, что там было, — кусок замороженного фарша, охая и морщась, приложил к правой щеке.
В голове больно стучали разновеликие молотки, желудок трепыхался где-то у самой гортани, снова норовя вывалиться наружу, мокрое тело покрылось пупырышками и отчаянно мерзло. От рук, волос и даже замороженного фарша исходил тот самый неистребимый и невозможный омерзительный запах.
Так плохо Владимиру Георгиевичу Рыбакову не было ни разу в жизни. Он четко и трезво понимал: весь мир ополчился против него. Клиенты, Ленка, кошки и даже собственный дом. Соседский облезлый пудель, никчемная старая собака, которую он никогда и за человека-то не считал, и тот посмел на него зарычать!
Именно это почему-то было самым обидным.
Сдернув с кровати цветастое жаккардовое покрывало, мужчина завернулся в него, унимая дрожь, уселся в кресло и задумался.
Семь утра. В десять он должен отчитаться перед этим бандитом. За «майбах». А еще вчера он подписал две гарантийки — на «лексус» и «шестой» «БМВ». Значит, сегодня владельцы придут разбираться. Денег-то на счету — кот наплакал. На «жигули» новые, и то вряд ли потянет…
«Может, вообще никуда не ходить? — пришла вдруг показавшаяся весьма умной и удачной мысль. — Заболел. Уехал. Умер! Вот именно: умер! И — ищи-свищи! Был директор „Центуриона“ и нету. Кому претензии предъявлять? Некому!»
В следующую секунду Владимир Георгиевич похолодел.
Что ж получается, для этого ему и в самом деле надо умереть?
Он плотнее закутался в покрывало. Подтянул окоченевшие колени к растекшемуся животу, вмял его, пытаясь угнездиться в кресле. Живот тут же спружинил, сам по себе отталкивая замерзшие суставы. Пятки больно ударились об пол, и Рыбаков едва удержался, чтобы не сверзиться вниз.
Только не хватало в собственном доме еще и насмерть убиться! — буркнул он, ловя на лету тяжелый брикет фарша и вновь прикладывая его к ослепшему глазу.
По некоторому раздумью собственное положение представилось совершенно безнадежным. Он еще раз прокрутил в памяти все три вчерашние встречи с автовладельцами. Особенно последнюю, самую страшную. С Черным. Следом вспомнился визит чванливого индюка из медицинского центра, после которого он так бездарно накачался коньяком. И фамилия визитера, и название его фирмы напрочь вылетели из головы.
Голова вообще вела себя предельно странно: собственно, до того момента, как этот мудило вылетел из «Центуриона», помнилось все замечательно. Со словами, фразами, интонациями. А потом наступал туман. Плотный и темный. Там, в глубине мерзкого вязкого облака, отчего-то маячила его машина, кто-то, кажется, в милицейской форме, угрожающе махал дубинкой. Звенело стекло, коченел какой-то бетонный столб, и сквозь брызжущие осколки проглядывало испуганное женское лицо. Очень знакомое. И совершенно непонятно чье.
Рыбаков ощупал голову, надеясь, что прикосновение к неряшливой повязке поможет собрать воедино то, что скрывал туман. Но откуда взялась и сама эта повязка, и пластырь на лице, равно как что означали картинки, промелькивающие в вязкой пелене, он так и не понял.
Видно, мне так дали по голове, что я потерял память, — понял он. — И, наверное, меня отвезли в больницу. Там и забинтовали. Но тогда кто привез меня домой? Почему я очутился под дверью? Им что, трудно было меня в квартиру занести?
Объяснение находилось одно, и оно было ужасным: он, Владимир Георгиевич Рыбаков, стал жертвой тщательно продуманной и спланированной интриги. Сначала его хотели запугать. Конечно! «лексус», «БМВ», «майбах»… Это же просто наезд! И этот, медицинский индюк, тоже оттуда! Хорошо, что он не показал никому из них своей слабости. А наоборот. Вел себя как настоящий мужчина. Тогда-то, поняв, что он не из простачков, и что он вполне может вывести их на чистую воду, его чем-то опоили и избили. Хотели вывезти за город и бросить умирать. Но тут появилась милиция. Отсюда ему помнится милиционер с дубинкой. Его отвезли в травмпункт, оказали помощь, отсюда — повязки. И это женское лицо. Конечно, это же врач из травмпункта! Милиция, оставив его, стала преследовать бандитов, а он, собрав силы в кулак, сам добрел до дома. А у двери силы его покинули. Да. Все так.