— Где? Неужели он не сказал вам где?
— А зачем? Зачем они мне?
— Чтобы отдать тем, кому они принадлежат.
— Простите, но ваши вопросы мне кажутся чересчур настойчивыми. Задавайте их Андрею.
Теодор помолчал. Потом сказал тише:
— Впрочем, вы правы. Вряд ли у вас было время, чтобы обсуждать содержание этих бумаг.
Теодор медленно поднялся с кресла и навис над Лидочкой.
— Разумеется, я мог бы проверить — не обманули ли вы меня, не скрываете ли бумаги здесь, — но мне так хочется вам верить! К сожалению, так часто обманывают те, кто по всем законам божеским и человеческим должен быть безукоризненно честным. И знаете почему? Для людей благородных и искренних ложь во спасение близких оказывается выше абстрактной честности. Вряд ли вы это сейчас поймете. Но предупреждаю — берегитесь честных людей. Уж они обманывают так обманывают!
Теодор на цыпочках подошел к двери и приоткрыл ее, прислушиваясь, но неожиданно для него некто из коридора рванул дверь на себя, и не ожидавший этого Теодор потерял равновесие и буквально вывалился в коридор — это было как в цирке, где мим борется с собственной тенью. Потеряв равновесие, Теодор упал на колени, а над ним возникла дурацкая физиономия военлета Васильева.
— Ты здесь, моя крошка? — спросил он сонно. Но, приглядевшись, он понял, что Лидочка — не его дама сердца, и сказал: — Экскьюзе муа, поняла?
Теодор быстро и ловко вскочил с пола и толкнул Васильева в грудь. Но для того, видно, толчок не был неожиданностью. Он его парировал, и после этого получилось так, что мужчины как бы обнялись и начали толкаться и рычать.
Лидочка кинулась на помощь Теодору, повисла на Васильеве, стараясь разжать его пальцы, — все они забыли, что всего четыре часа утра. В коридоре начали открываться двери, люди высовывались в коридор, ругались, проклинали пьяниц.
Теодор вывернулся, ловко заломил Васильеву руку за спину, и из руки, звякнув, выпал пистолет — Лидочка даже и не успела разглядеть, как Васильев успел его вытащить. Затем Теодор повел согнутого Васильева к лестничной площадке и ударил ниже спины. Васильев исчез.
Лидочка подбежала к Теодору.
— Он вам не сделал больно? — спросила она.
— Нет, ничего, — сказал Теодор. Он спрятал в карман пиджака пистолет Васильева. — Не стоит оставлять ему пушку, правда?
— У него рука раненая.
— Я его знаю уже три года — он не расстается с черной повязкой, — сказал Теодор. — Вернемся к вам в номер — здесь нас могут услышать. У меня осталось две минуты.
Теодор закрыл за собой дверь, прошел к окну и стал отрывать клейкую бумагу, чтобы раскрыть его. Рама раскрылась со скрипом, и из окна потянуло холодом.
— Слушайте и не перебивайте меня. Вы не встретите Андрея. Вы меня поняли? Здесь вы не встретите Андрея.
— Что вы говорите! Не смейте!
— Не перебивайте, говорю вам! — В дверь постучали. — Вы должны уйти еще на сто дней вперед. Но только осторожно. Никогда не ставьте указатель между рисок. Вы меня поняли? Завтра же или сегодня — лучше сегодня — аккуратно уйдите на сто дней вперед. Иначе потеряете Андрея…
Дверь раскрылась. В ней стоял портье. За его спиной — другие лица. Теодор прыгнул на подоконник и исчез в синеве. Всей толпой люди от двери побежали к окну и стали смотреть вниз и что-то кричать вслед убегающему Теодору.
Портье первым повернулся к Лидочке, вспомнил о ней.
— Как он здесь оказался? — спросил он строго, будто именно Лидочка была во всем виновата.
— Я же вам говорила, я же говорила! — чужим кухонным голосом закричала на него Лидочка. — Я же просила, умоляла перевести меня в другой номер!
Портье даже опешил и развел руками. Он сказал, обращаясь не к Лидочке, а к прочим свидетелям:
— Я перевел, как и просили, а почему-то он здесь оказался.
— И ваш военлет Васильев здесь оказался! — Лидочка тоже апеллировала к свидетелям. — Что, я его тоже привела?
— Это безобразие какое-то, — сказал господин в ночном колпаке и длинной белой ночной рубашке.
Неясно было, кого он обвиняет. А может, он и сам не знал.
— Вот что, — сказал портье, — пойдете со мной, мадемуазель. Будете досыпать в швейцарской — мне вход в нее виден, — я за вами буду присматривать. И не возражать! — последнее было рявкнуто по-фельдфебельски.
По охваченной рассветной дрожью публике прошел гул. Некто, облеченный доверием и авторитетом в дни, когда не стало ни доверия, ни авторитетов, взял на себя ответственность за жизнь юной особы.
— Ясно, — сказала Лидочка. — Спасибо вам большое.
* * *
В швейцарской стоял старый кожаный диван, когда-то мягкий, но теперь весь словно горная система — пружины неровно торчали сквозь порванную кожу. Поверх пружин был положен плед, от которого пахло псиной и табаком.
Лидочка больше не заснула. Лидочка думала. И ей казалось, что если она уснет, так и не решив загадок, возникших здесь, то случится нечто страшное.
Кто тот господин Теодор? Посланник Вревского? Грабитель? Или, может быть, в самом деле тот, за кого себя выдает, — друг покойного Сергея Серафимовича и также путешественник во времени? Ведь если есть один путешественник, если их два — может быть и десять, и сто… А вдруг каждый десятый человек умеет путешествовать во времени и именно от этого возникает недонаселенность мира в давние эпохи и перенаселение, о котором столь много писали в газетах, в мире сегодняшнем и завтрашнем? Может быть, в самом деле сотни и тысячи людей, подобно Лидочке, несутся в будущее, чтобы избавиться от страхов и несчастий нынешнего дня, и там, завтра, собираются, подобно божьим коровкам по весне, чтобы в покое обсудить свою давнюю жизнь? Нет, эта мысль никуда не годится — если бы путешественников во времени было много, кто-то, не имеющий табакерки, давно бы узнал об этом и, узнав, позавидовал. А позавидовав, сообщил другим людям. Значит, почти наверняка обладание табакеркой редчайший дар… Дар? А если так, он предусматривает дарителя? Ведь не Сергей Серафимович выдумал и изготовил табакерку и портсигар. Наверное, нужна для этого специальная лаборатория, а то и фабрика, и, уж конечно, не российская, а немецкая. Левши подковывают блох только в произведениях патриотически настроенных российских писателей.
Господи, тут клопы! Лидочка, панически боявшаяся клопов, вскочила с дивана и пересела на стул. Потом осторожно выглянула из приоткрытой двери. Портье дремал, положив голову на скрещенные на стойке руки. Лидочка хотела перейти на кресло в холл, но потом поняла — лучше остаться здесь, в уголке, в темноте, где ее никто не видит.
Если господин Теодор — путешественник во времени, это многое объясняет, и тогда ему можно верить. Впрочем, а почему ему надо верить? Если его поведение в первые минуты разговора можно было понять — он искал бумаги и хотел узнать подробности о случившемся с Сергеем Серафимовичем, то последние его слова все разрушали. Почему он, вместо того чтобы выхватить у Лидочки сумку, начинает говорить о какой-то ошибке, что совершила Лидочка, неаккуратно поставив риску на шкале табакерки… или как ее называют путешественники во времени? Транслейтор? Нет. Транслятор. Зачем ему понадобилось именно в последнюю минуту пугать Лидочку? И говорил он так нервно, так быстро, как человек, который решил объясниться в любви после того, как ударил колокол к отправлению поезда. Чего он потребовал от нее? Чтобы она немедленно перешла еще на сто дней вперед. «Если хотите, я сам поставлю вам срок», — а она тогда схватила сумку и прижала ее к груди, выдав этим местонахождение табакерки и показав, что не доверяет пану Теодору. Вот тут-то ему и надо было хватать сумку — все равно убежит. А он печально покачал головой и не сделал попытки овладеть сумкой и табакеркой. «Вы потеряете Андрея». Что означают эти страшные слова?