— Господин Джорджилиани, — сказала Татьяна, — просит моей руки.
— Какая глупость!
— Совсем не глупость, бабушка, в наши дни. Вахтанг происходит из грузинской княжеской семьи…
— Ах, милая, — сказала императрица, подходя к трюмо и открывая стоявший там пузырек с нюхательной солью. — Каждый второй грузин — князь. У них слишком много князей для такой маленькой нации.
— Мы завтра же уедем в Грузию, — сказала Татьяна, — с утра.
— Ты глупа, — после короткой паузы сказала императрица. — Но я тебя не неволю. Я, конечно, желала бы увидеть твою свадьбу иной…
— Подождите! — не выдержал Коля. Не потому, что Татьяна была нужна ему, но в решении княжны был нонсенс, подтверждающий гнилость и смерть романовской династии: с какой легкостью Великая княжна бросается в объятия проходимца, забыв о своем долге перед династией.
— Не надо слов, — сказала императрица, строго поглядев на Колю. — Ты свободна, Татьяна. Можешь поступать, как тебе вздумается.
Татьяна поцеловала бабушке руку и вышла из комнаты, бросив через плечо торжествующий взгляд на Колю — как бы получая развод от опостылевшего мужа.
— Ну и что вы скажете? — спросила императрица, когда за Татьяной закрылась дверь.
— Она пожалеет об этом.
— Глупости. Я не об этом. Откуда мы знаем, пожалеет она или нет? Я о сроке, который установил ей Джорджилиани.
— Я не понял вас.
— И очень жаль. Завтра, сказал Джорджилиани, они уезжают в Грузию. Завтра утром. Вы спрашивали о том, насколько обоснованна моя тревога о завтрашнем нашем аресте и препровождении в Симферополь. Как видите — мы получили доказательство.
— Это могло быть совпадением.
— Даже если вспомнить, что поручик Джорджилиани — начальник караула?
— Это еще ничего не доказывает. — Коля уже понимал, что императрица права.
— Упрямый юноша! — сказала императрица. — Не вздумайте говорить с поручиком — вы сделаете еще хуже.
— А я и не намеревался, — сказал Коля, который только что хотел сделать именно так.
— Тогда подождите меня здесь, я напишу записку адмиралу.
Пока императрицы не было, Коля имел возможность подумать. Он подошел к трюмо.
На полочке стояло множество пузырьков с духами, эссенциями, мазями — Коля не разбирался в них, но взял один небольшой флакон, чтобы сделать приятное Раисе. Он еле успел положить флакон в карман, как вернулась императрица.
— Я надеюсь, — сказала она, — что адмирал прочтет его сегодня.
— Через три часа, — сказал Коля.
— Даже если вам придется разбудить его.
— Хорошо, Ваше Величество, — сказал Коля.
Мария Федоровна привлекла Колю к себе, он послушно наклонился, и императрица поцеловала его в лоб, затем оттолкнула сухой теплой рукой и перекрестила.
— Не сердитесь на старуху, — сказала она. — Вы хороший мальчик.
Колю проводила горничная Наташа. Коля обнял ее в коридоре и поцеловал. Наташа засмеялась, переведя дух:
— Потерял княжну, взялся за меня?
— Дура, — сказал Коля, — у тебя грудь красивее.
Коля уселся в машину, снял фуражку, надел папаху. Ефимыч поднял брезентовый верх — но все равно дуло так, что Коля перелез на переднее сиденье. Конверт был без надписи. И заклеен. Хороший мальчик — поцелуй в лобик, — а ведь не доверяет!
— В Севастополь? — спросил Ефимыч.
— Через Ялту, — сказал Коля. — Я хочу на минутку заехать в Ялтинский Совет.
— Поздно уже, десятый час, — сказал Ефимыч. — Нету там никого.
— Посмотрим, — сказал Коля. — Посмотрим — и дальше.
— Бензина мало, — сказал Ефимыч. — И опасно.
— Ты с солдатами разговаривал? — спросил Коля.
— Они поручиком недовольны.
— Это я знаю! — сказал Коля. — А насчет завтрашнего дня ничего не говорили?
— Нет. А что? Завтра они сменяются.
— Хорошо, хорошо. Ты поскорей поезжай.
— Поскорее нельзя — фары слабые, дороги темные. За войну знаете какие ямы на шоссе стали? У нас в штабе на той неделе Сидоров, вечная ему память, в такую яму угодил — мотор под откос.
— Это когда интендант погиб?
— Два интенданта.
Коля велел остановить мотор в двух кварталах от Ялтинского Совета, который занял — цепь совпадений — дом городского суда. Потом пошел к зданию. Некоторые окна были освещены, люди толпились у входа, переминались с ноги на ногу на холоду. Коля надвинул пониже папаху и решительно направился к входу.
Он знал уже — революционный опыт накапливается быстро, — что в места, куда тебе входить не положено, надо входить так, словно положено. Никаких сомнений.
— Вы куда, гражданин? — спросил его голос.
Коля не оборачивался и не видел хозяина голоса.
— Мне Мученика нужно, — сказал Коля. — Товарища Мученика.
— Какого там еще Мученика? — рявкнул голос.
— Елисея Борисовича, — откликнулся другой голос, изнутри здания. — Только он уехал в Севастополь. Час как уехал.
Коля не осмеливался обернуться, потому что в Ялте он мог быть известен — с гимназических времен. Он топтался в дверях, мешал проходить.
— А завтра он будет? — спросил Коля, незаметно перемещаясь в темноту.
— Эй, Хачик, завтра он будет?
— Завтра он должен быть. Как же завтра без него? — Снова смех. Потом какой-то строгий голос — совсем уж издали — оборвал неуместный в революционном учреждении смех:
— Ну, раскудахтались, воины! На весь свет кричать будете? Кто там Мученика спрашивает?
— Я завтра приду, — сказал Коля и быстро пошел прочь в надежде, что за ним не побегут.
В самом деле не побежали.
Он быстро шел к автомобилю по берегу речки, и веселый гул скоро перекрыл голоса, доносящиеся от Совета.
— Поехали в Севастополь. По крайней мере я узнал, что они на завтра что-то планируют.
На этот раз новая случайность задержала Беккера. Машина не пожелала заводиться. Ефимыч руки себе оторвал, крутя ручку стартера, потом Коля сменил его — в переулке, где они остановились, было совсем темно. Ефимыч достал фонарик и открыл капот. Он ушел с головой внутрь, и из мотора доносились лишь его приглушенные ругательства. Потом он вынырнул из мотора и сказал:
— Полчаса придется погодить, никак не меньше.
— А нельзя короче?
— Откуда я знаю, господин Берестов? — обиделся Ефимыч. — Ну откуда я знаю? Буду стараться.
Было жутко холодно. Шинель продувало насквозь.