— Я думаю, что, живя эти два месяца в одиночестве, вы задумывались уже, что значат эти табакерки и кто владеет ими.
Лидочка кивнула.
— Мы не мистические существа из сумеречного мира — мы такие же люди, как вы, Лидочка. Каждый из нас — давно или очень давно — получил при определенных обстоятельствах табакерку и был научен ею пользоваться. Но кто был первым, я не знаю, и те из нас, с кем я знаком, этого тоже не знают.
— А как вы меня отыскали?
— Вас нашел не я.
— А кто?
— Вы не знаете ее.
Лидочка поморщилась — она задавала неумные вопросы. В конце концов — какое ей до того дело?
— В связи с этим, — произнес Теодор, не отрывая глаз и повернув лицо к солнцу, — я мог бы сделать предложение. Не хотите ли вы, моя госпожа, сделать небольшую операцию? Совсем небольшую и не очень болезненную.
Так и не раскрыв глаз, Теодор запустил длинные сильные пальцы в верхний карман своей легкой куртки и вытащил оттуда нечто круглое, блестящее, подобное горошине.
— Зачем это? — спросила Лидочка.
Теодор лениво приоткрыл глаз и протянул горошину Лидочке.
— Назовем это локатором, — сказал он.
Горошина была маленькой, но весьма увесистой, словно сделана из золота.
— Если вы согласитесь поставить локатор, мы всегда будем знать, где вы. И будем знать, живы ли вы.
— А я могу позвать вас на помощь?
— В сущности, вы сделать этого не можете, — сказал Теодор. — Но если нужно будет найти вас — я это сделаю быстро.
— А кто будет меня искать?
— Кому надо, — ответил Теодор, отворачиваясь, чтобы подставить солнцу другую щеку.
— Значит, это поводок? — сказала Лидочка.
— Почему вы называете это поводком? — спросил Теодор. — Ведь локатор нужен только для того, чтобы отыскать вас в ином измерении.
— Я это уже слышала. Но если меня можно отыскать в другом измерении, в третьем измерении, значит, меня можно найти за углом и в моем доме. И может быть, приказать мне — иди, иди сейчас же!
— Чепуха, — сказал Теодор неубедительно. — Кому это нужно?
— Кому? А кто сделал такой красивый локатор? Вы?
— Нет.
— Но кто? Кто?
— Тот, кто сделал табакерки, — сказал Теодор.
— Вы его видели? Вы с ним разговаривали?
— Мне трудно ответить на этот вопрос. С одной стороны, можно сказать, что разговаривал. Но не видел… нет, я не видел. Сергей, может быть, видел… Вы видели когда-нибудь Бога?
— Или дьявола? — спросила Лидочка.
— Так вы, оказывается, спорщица?
— Вы лучше скажите, зачем все это? Зачем табакерки? Зачем нам дают эту приманку? Чтобы мы стали совсем чужие и нам можно было приказывать?
Теодор сел, потянулся. Он не был ни оскорблен, ни затронут Лидочкиными словами.
— Об этом думали и даже спорили люди не глупее вас, — сказал он, — но то, что вы задумались, — хорошо. Вы будете нужны.
— Кому?
— Всем нам. Как и мы будем нужны вам. Но я могу сказать с полной уверенностью: никому из нас ни разу не было приказано дурное.
— Значит, что-то было приказано?
— Приказано одно — узнавать, собирать информацию, которая умирает с каждым поколением. Узнавать правду.
— И это — цель вашей жизни?
— Я знаю цель повседневную, но не знаю высшей. Мы наблюдаем, мы фиксируем события и обстоятельства. Порой мы исполняем просьбы, пришедшие извне. Но просьбы эти не касаются больших перемен. Мы получаем просьбу уйти в будущее, в конкретное время, в конкретное место. Разрешить конкретную загадку.
— А в прошлое вы можете? — спросила Лидочка. Спросила не случайно, а потому, что надеялась на это. Если бы можно было поставить табакерку на задний ход и вернуться в 1913 год! И оказаться рядом с Андреем до начала всех событий.
— Прошлое уже совершилось, — сказал Теодор, — оно уже есть. Как можно изменить то, что уже совершилось? Вы можете обогнать время, но не можете вернуться. В прошлом вы существовали, и вам еще предстояло пережить все, что вы пережили.
— Значит, все кончено?
— Я здесь потому, что могу исправить некоторые ваши ошибки.
— Мои ошибки?
— Да. У меня есть опыт — я давно в пути, я знаю ловушки времени.
— А сколько вам лет? — Лидочка спросила как бы из вежливости. В самом деле ее это не интересовало.
— На это у нас с вами, путников времени, есть два ответа. Мне сорок шесть лет физиологически. Столько я просуществовал. Мне шестьсот сорок один год, два месяца и один день — столько я проплыл в реке времени. Не морщите свой носик, девочка. У вас тоже двойной ход времени. Вам восемнадцать с половиной лет — столько вы прожили. И двадцать один год по обычному земному счету. Вы поняли?
— Это просто, — сказала Лидочка, не открывая глаз. — Но вам слишком много лет.
— Не знаю. Жизнь проходит одинаково быстро — шестьсот лет равны тридцати. Вы поймете это лет через сто.
— Что? Я? — Тут Лидочка очнулась. — Хватит! Я ни шагу больше не сделаю. Мне нужна была табакерка, чтобы не расставаться с Андреем. Теперь возьмите ее!
— Дослушай меня. — Теодор мягко отвел руку Лидочки с выхваченной из сумки табакеркой. — Я расскажу об одном удивительном свойстве реки времени. Оно было открыто тысячи лет назад моими коллегами и, может быть, является настоящей целью нашего с вами существования.
— Но я ни при чем! Я же не просила вас!
— Наши неофиты, новые путники, тщательно выбираются и готовятся — обычно это дети путников. Тайна должна сохраняться в узких пределах. Андрей был избран для этой цели со своего рождения.
— Он отличался от обычных людей?
— Он был обычный, как вы. Но в его подготовку вмешался случай. Сначала погибли его родители…
— Они были вашими путниками?
— Да. Потом погиб Сергей Серафимович, который усыновил Андрея. Он тоже был один из нас.
— И Глаша, — сказала Лидочка.
— И Глаша.
— Но нам с Андреем табакерки достались случайно.
— Что такое случайность? Впрочем, теперь вы одна из нас. Когда вы встретитесь с Андреем…
— Я уже встретилась. — Лидочка показала на кладбище, закрытое кустами от их взоров.
— Здесь вы не можете встретиться с Андреем. Здесь он умер.
— А где-то он жив? — Лидочка вцепилась в руку Теодора — перехватило дыхание от неожиданной, дикой надежды, которая опровергала все — и реальность плиты, и окончательность смерти.
— Есть надежда, что он жив, — продолжал Теодор, глядя мимо Лидочки, поверх ее головы, в синеву неба. — Несть числа Землям и Вселенным. Пока мы существуем в своем, единственном, где нам суждено родиться, жить и умереть, мы не подозреваем, что могут быть иные миры. А эти миры есть…