— Я вчера заказала торт-пралине, твой любимый.
За прилавком стоял старый Циппельман. Он обрадовался Андрею и сразу вынес плоскую коробку.
— С приездом, — сказал он. — Вы стали настоящий мужчина. Может, выпьете чашечку кофе?
— Там тетя ждет, — сказал Андрей. — Сколько я вам должен?
— Мария Павловна заплатила, не беспокойтесь.
— А где Фира?
— Ах, вы же не знаете! Фира уже замужем. Вы представляете, я буду дедушкой.
Циппельман проводил Андрея до двери, помахал оттуда тете Мане и крикнул:
— Может, все же чашечку кофе? По-варшавски!
Когда вошли в дом и Андрей раскрыл чемодан, соображая, куда он положил подарки для тети, тетя спросила:
— А у тебя, Андрюша, есть девушка?
Спросила, как выплюнула вопрос, — видно, заготовила его заранее, готовилась и робела.
— Не бойся, жениться пока не собираюсь.
— Это было бы совершенно легкомысленно.
Андрей достал конверт с тетиными переводами и протянул ей.
— Это что такое? Подарок?
— Открой.
В конверте лежало шестьдесят рублей. Тетя пересчитала их и ничего не поняла. Андрей, гордый самостоятельностью, принялся объяснять, тетя подняла скандал из-за возвращенных денег, потом вспомнила, что Андрей голодный. За обедом она говорила без умолку, все больше о своих делах — с недавних пор она ведала городскими приютами и была преисполнена гордыней, которую старалась не показывать, и оттого гордыня была совершенно очевидна. А об отчиме она ничего не знала. Раз он прислал с оказией мешок миндаля, до которого тетя была большой охотницей. Андрей подумал, что это сделала Глаша.
В комнате было темно, снег все сыпал, тетя зажгла керосиновую лампу — до Глухого переулка электричество еще не добралось.
После обеда Андрей отказался спать, пошел к Беккерам. Их домик покосился еще более, калитка висела на одной петле. Во дворе была грязь, пришлось идти по доске, проложенной до двери.
В прихожей пахло лекарствами и чуждым этому аккуратному дому запахом русской непроветренной избы. Андрей постучал, в ответ кто-то начал кашлять. Потом кашель приблизился, дверь открылась — за ней стоял на костылях старый Беккер. Лицо его было сизым, длинный нос распух, будто он долго плакал. Он не сразу узнал Андрея и сначала даже испугался его форменной шинели, в чем наивно признался.
— Все жду, что описывать имущество придут. Ты — Берестов Андрюша, Марии Павловны сын? Ты к Коле?
Беккер запамятовал, что Андрей приходится племянником Марии Павловне. Он стоял в дверях, забыв, что надо пропустить гостя. За его спиной раздался голос Ниночки — младшей сестры Беккера, такой же длинноносой, бледной и обреченной остаться старой девой, если, конечно, не найдется для нее такого же скучного и непритязательного мужа, как собственный папа.
— Андрей, заходи же, чего ты стоишь. Папа, посторонитесь, вы мешаете.
Нина протянула длинную белую руку и протащила Андрея в щель между замершим отцом и стеной.
— Раздевайтесь, — сказала Нина. — Вы совсем промокли.
— Нет, я только из дома.
Нина забрала у Андрея зонт и шинель. Отец опомнился, подошел ближе.
— Я Колю позову, он будет рад, — сказал он.
И, не дожидаясь ответа, тяжело заковылял в глубь дома.
Нина стояла, безвольно опустив руки, лицо у нее было виноватое.
Андрей украдкой осматривался. Дом Беккеров всегда был беден, но за последние месяцы он пришел к тому же в полное запустение.
— Мама болеет, — сказала Нина, перехватив взгляд Андрея. — И папа совсем плох. А я даю уроки, и все хозяйство на мне, простите, что у нас беспорядок.
— Мы всегда были на «ты», — сказал Андрей.
— Судьба заставляет нас изменять своим правилам, — сказала Нина поучительно. — Она несправедлива к нам.
— Ничего, — сказал Андрей. — Коля скоро кончит университет, будет хорошо зарабатывать, да и ты выйдешь замуж.
— Мы никому не нужны, Андрей, — сказала Нина твердо. — Господь отвернулся от нас.
Это звучало, как в романе из «Нивы».
В комнату вошел Коля.
— Извини, что я не услышал. Я писал письмо.
Некогда красивое, высокое, до потолка, трюмо было засижено мухами, и верхний угол его был затянут паутиной. Сверкающий порядок, что раньше царил в этом доме, поддерживался Елизаветой Юльевной, матерью Коли.
— Что с мамой? — спросил Андрей.
— Плохо, — сказал Коля.
Коля провел его через большую комнату, где на диване уже лежал, посапывая, его отец — непонятно, когда он успел заснуть, — из комнаты вели две двери: одна в спальню, где обитали Нина и Елизавета Юльевна, другая в комнату Коли. Дверь к маме была открыта, оттуда донесся стон, и Ниночка поспешила туда. Коля быстро подтолкнул Андрея к другой двери, закрыл ее за собой.
Комната Коли не изменилась, только была не убрана и казалась нежилой. Коля показал Андрею на стул, а сам сел на кое-как застеленную койку. На письменном столе лежали исписанные цифрами листы бумаги. Полка с книгами, такая знакомая, потому что Коля в свое время давал Андрею стоявшие на ней томики Буссенара и Жаколио, опустела и накренилась.
— Прости, — сказал Коля, — но так вот мы живем. Ты увидел меня в трудный день.
— А что с мамой?
— У нее подозревают рак, — сказал Коля. — Она мучается болями. Но, к сожалению, у нас нет возможности купить лекарств.
— Я постараюсь помочь, — сказал Андрей.
— Я не хотел просить тебя о помощи.
— Я поговорю с тетей Маней. У них в ведомстве есть деньги на такие цели.
— Ни в коем случае, — резко сказал Коля. — Лучше умереть с голоду.
— Что ты говоришь!
— Завтра весь Симферополь будет знать, что мы нищенствуем. Подумай, как это отзовется на Нининой судьбе.
— Ладно, — сказал Андрей, — подумаем. Расскажи о себе. Как твоя Альбина?
— Ахмет рассказал? — Коля насторожился.
— Он мне смешное письмо прислал.
— Ахмет все неправильно понял, — сказал Коля. — Он всегда был шутом и останется им. Но шутить можно за свой счет, но не за счет товарищей.
— Он ничего плохого не написал.
— По глазам твоим вижу, что написал! А мною руководило лишь чистое чувство, клянусь тебе!
Коля вскочил с койки. Старые пружины взвизгнули. Он подошел к окну и отодвинул в сторону горшок с засохшим цветком. Он молчал. Из соседней комнаты донесся стон, потом голоса.
— Тебе, который может пользоваться благодеяниями отчима, не понять, что такое безысходность, — сказал Коля наконец.