— Не стреляйте! — отчаянно закричал Андраковский, устремляясь на выстрел. — Не стреляйте! Все люди братья!!
Дети восприняли его крик как боевой клич.
Андраковский налетел на Даниила и схватил его обеими руками. Даниил слабо трепыхался в объятиях пирата. Из дымового облака вынырнули Катарсис и Бомбар. Бомбар схватил Милору, а Катарсис — потерявшего сознание Артема.
— Живы! — воскликнул маэстро, и по лицу его заструились радостные, прозрачные слезы.
Даниил тускнеющим взглядом смотрел на Андраковского — сознание его медленно уплывало. И Милора, словно сговорившись с Даниилом, вдруг ослабла в лапах Бомбара, а тот, не поняв, что случилось, потряс ее, как копилку с монетами.
— Уходим! — сказал Катарсис.
Маэстро поудобнее перехватил мальчика.
Пираты пустились в обратный путь по мертвым или умирающим коридорам. Света здесь не было. Угольная тьма расцвечивалась галактиками крошечных багровых, еле тлеющих огоньков. Едва видимая в полумраке дорога петляла, вся загроможденная погибшими конструкциями. Словно сети, путь преграждали лопнувшие кабели. Стены напоминали драные лохмотья, в полу зияли дыры. Один раз пиратам пришлось прыгать по балкам над пропастью огромного трюма, в котором переливалась алым живая скатерть пожара. Потом потянулись пространства, где было еще чем поживиться, и языки пламени, как мародеры, еще плясали над развалинами. Здесь пожар не обращал на людей внимания, как промчавшаяся конница не видит отставших лошадей с порубленными седоками. Пираты пробирались мимо костров, и тени их ломались на стенах, кривляясь, точно шаманы. А затем огонь вновь разросся, встал аркой над каждой дверью и бил людей протуберанцами пламени. Пираты то попадали в самое горнило, где начинала тлеть одежда, то вылетали на пустое, чистое пространство — островок покоя среди урагана. Прежнюю дорогу отрезала горящая лавина, ползущая вверх по лестнице, и пираты помчались обходными путями сквозь руины и перекрещивающиеся струи пены, сквозь душный пар и дым, по малознакомым тоннелям, где рушились потолки и огонь пожирал сразу обе стены. Маэстро думал, что все они обречены, что им никогда не выбраться из этого пылающего кишечника, но все равно бежал, прижимая к хрипящей груди ребенка. Маэстро казалось, что упади он или остановись — и вспыхнет сразу со всех сторон и изнутри, да так, что снопы пламени вырвутся изо рта и глазниц. Маэстро бежал, ориентируясь по квадратной спине Катарсиса, и вдруг осознал, что эта металлическая спина, окрашенная отраженным смертоносным светом, гаснет, как закат. Это пираты выходили из пожара.
Качаясь, они добрались до шлюзов и бережно положили детей на пол. Маэстро сел, привалившись спиной к стене, и уронил голову.
— Маэстро, у вас голова в пепле, — сказал Катарсис. Андраковский совершенно равнодушно провел рукой по волосам — ладонь осталась чистой.
Минут пять длилась тишина, потом маэстро с трудом встал и спросил:
— Послушай, старина, а где этот связанный горец? Катарсис оглянулся и ответил печально:
— Значит, убежал…
— Сгорит, дуралей… — тихонько пожалел маэстро.
Но Аравиль Разарвидзе не сгорел.
Аравиль Разарвидзе спасал картины.
Во время пожаров всегда горят картины — эту истину маэстро знал и раньше. Знал он и то, что гораздо чаще картины жгут. Случалось ему сталкиваться с жуткой, несокрушимой силой, тупо и беспощадно разрушающей все, что существует иначе. Но чтобы эта сила воплощалась в представителях той планеты, о которой в самых тайных из сокровеннейших своих мыслей маэстро мечтал как о наилучшем для себя пристанище и финише, — такого в его жизни не было.
Андраковский, естественно, не мог знать, где Аравиль Разарвидзе. А тот, перепилив веревки, точно пес с цепи, рванулся к мастерской маэстро, ибо уже заметил, что именно ее пираты почему–то облюбовали для встреч, укрытий и, вероятно, мест дележа и оргий. Аравиль с трудом нашел дорогу, но не встретил вокруг мастерской никого. Тогда он осторожно приоткрыл дверь и просунул в щель голову. В лицо ему ударил клуб огня.
Через три секунды Аравиль уже понял, что мастерская пуста, как выеденное яйцо. Но там, внутри, в неведомо как начавшемся пожаре гибли удивительные картины. Аравиль не знал таинственных живописцев, чья кисть породила это торжество чистых красок. Но картины гибли, и Аравиль, не раздумывая, яростно рванулся в пекло.
Он срывал твердые полотна с подрамников, а вокруг пузырился пластик, и рыжий, ядовитый огонь копьями вонзался в одежду. Аравиль на ощупь искал в дыму картины и тащил их к выходу, а некоторые уже горели в его руках. После пятой атаки на Аравиле вспыхнула куртка, и он долго катался по коридорам, сбивая пламя. Когда он встал, спасать было больше нечего.
В это же время, оставив детей на попечение Катарсиса и Бомбара, маэстро бежал к мастерской. Душа маэстро, скрученная, словно ее выжимали, и ветхая от страданий, как рубище паломника, истекала кровью. Андраковскому казалось, что мир уходит из–под ног, что само мироздание разваливается на куски. То, во что он верил, не признаваясь даже себе, оборачивалось стреляющей, жестокой изнанкой. То, что осталось бы от него, когда он в последний раз покажет звездам живое лицо, горело и умирало. Письма в будущее, точно почтовые голуби, были сбиты пулями. У маэстро тряслись руки, а самого его бросало на бегу от стены к стене, пока он вдруг не увидел Аравиля, и ноги его ослабли в коленях.
Аравиль в прожженной рубашке стоял посреди коридора, держа в руках скрученные рулоном полотна. Маэстро сразу узнал их по торчащим краям — «Альбедо беды», «Война глобул и цефеид», «Почему я боюсь надира», «Не хочу быть гномоном». Многих полотен здесь не было, но и эти остались бы для маэстро мостиком к своему времени. Окаменевшее было лицо Андраковского вдруг неуловимо сдвинулось, как плоскость Зодиака, и его медленно разрезала робкая улыбка, тонкая, словно первая трещина начинающегося ледохода. Маэстро, протянув руки, стал благоговейно приближаться к Аравилю.
— Мои картины!.. — прошептал он.
Аравиль выдвинул голову подбородком вперед, навстречу маэстро, и на шее вспухли вены. Пальцы маэстро легли на край рулона.
— Отдай, — умоляюще попросил маэстро. И тут Аравиль выдернул из–под его рук рулон и другим концом ударил Андраковского. Тот повалился, цепляясь за картины.
— Отдай?! — закричал Аравиль, став красным, как семафор. — Это ты за них лез в огонь, подонок?! Это ты их создал, а?!
— Да!!! — отчаянно выкрикнул маэстро.
— Ты грабитель!!! Ты разорял великих мастеров!!! Ты не можешь даже стоять рядом с искусством, потому что ты пират, слышишь, пират!!!
Концом рулона Аравиль подцепил маэстро, как вилкой подцепляют спагетти, и отбросил его к стенке.
— Но ведь все люди братья!.. — выдохнул маэстро.
Это был уже не тот маэстро, что поднимал рабов на Урионе, бежал с каторги на Двужильном Тягуне и дрался со штурмовиками Пустого Тифона. Это был маэстро, который прижимался к стене и плакал, потому что Аравиль Разарвидзе по праву сильного не верил ему.