— Эти звезды сожрут нас!.. — воскликнула Дождилика.
Два голубых, два злых огня все разгорались, все разрастались. Свет их становился все ярче, все нестерпимее. Последние клочья каких–то туманностей уползающего пространства запылали, и огненные облака потекли мимо Вольтана. Надежды больше не оставалось. Два зрачка беспощадной истины выискивали тех, кто посягнул на волю стихий, кто посчитал себя избранником ушедших миров и теперь разделит с ними их жребий. Как так? Навк не верил в это. Неужели Корабли были столь коварны или равнодушны?..
Джизирак и Сингуль выглядели уже как планетоиды. Они уже почувствовали друг друга цепким собачьим нюхом гравитации. Сквозь истекающее пространство они уже подтягивали друг друга силою взаимного притяжения. Свет их уже разошелся во все стороны, он ревел, как чудовище, на одной страшной ноте. Навк с Дождиликой, чтобы не ослепнуть, повернулись лицом друг к другу. Лицо Дождилики, неожиданно резко, четко озаренное пламенем Сингуля, вдруг показалось Навку таким красивым, что у него, как в первый раз, захолонуло сердце. В свирепости разбухающих светил, в ужасе и смятении, посреди души Навка вдруг ожила такая же мощная любовь, любовь, равная синим сверхгигантам.
Сингуль и Джизирак уже встали по обе стороны вселенной, как две солнечных стены, как два солнечных цунами. Извивающиеся протуберанцы слепящими мостами перекидывались от звезды к звезде. Клочья плазмы, бурля, неслись от стены к стене. Вольтан висел в звездном костре, в облаке великого сияния, и вокруг него, как алебарды эскорта, как копья конвоя, скрестились лучи двух страшных звезд.
Навк еще не чувствовал зноя, вода Синистера еще спасала его, но никакое могущество Кораблей не могло спасти их в котле звездного пожара. Ожоги еще не разъели кожу, но одежда вдруг разом вспыхнула. Навк видел, как огонь лижет плечи и руки, бедра и грудь Дождилики. Темные тела людей сквозили через живую ткань огня, и Навк, почти сходя с ума, увидел, что цветок, расколовший обруч Вольтана, тоже горит.
Дождилика упала на колени, и Навк опустился рядом, обняв ее. Бураны из звездной плазмы перекатывались через них, и странные знаки уже проступали на суровом челе мироздания, когда темный силуэт, до рези в глазах черный в этой печи, в этой топке, вдруг появился в сияющей буре. Его мотало из стороны в сторону, подбрасывало, словно на волнах, и роняло вниз, раскачивало и захлестывало, но он рвался вперед, где его уже никто не ждал. Тень его накрыла двух черных, скорченных людей на раскаленном камне. Шатаясь, они поднялись на ноги, и при виде треснувшего корпуса и рухнувшей грот–мачты, при виде сорванных парусов и обломка причальной иглы никто из них не воскликнул и даже не прошептал:
«Парусник!..»
Вековая печать Вольтана была снята с Галактики. Туманность Пцера развернулась в свободном пространстве, как сложенное птичье крыло. Звезды Пцеры, до того словно беспорядочно насыпанные в темный мешок туманности, вдруг разобрались по местам, заняли свои истинные позиции. Обновленная Пцера приобрела свою изначальную структуру — ясную, строгую и сложную, как кристалл. Силы космических взаимодействий, до этого мига смятые, скомканные, почти стертые тем неестественным положением, которое занимали массы звездного вещества, носители этих сил, — внезапно ожили, восстав из недр тысячелетий, заработали, пронзая Пцеру во всех направлениях, свились в один узел, сплелись сетью, в которой светила повисли, как рыбы в неводе, как кони в упряжке.
Две огромные звезды — Сингуль и Джизирак — слились друг с другом, породив новое, невиданное светило. Кроме легендарной Таэры, с незапамятных времен скрытой космическими трясинами Вырлами, Млечный Путь не знал такой звезды. Не только Цветущий Куст и Райская Птица, не только Материнский Сад и Гейзер, но и сверхдальние галактики Коралл, Плюмаж, Солнечная Подкова, Вымпел, Корона Небес, Павлинье Перо, Перламутровый Кубок, Лучистый Герб, Глаз Урагана, Фейерверк, Гребень Дракона, Темная Крепость, Диадема, Ночная Роса, Колесница, Буран — увидели, что в тусклой галактике Млечный Путь засияла небывалая звезда. Сила, что вдохнули в нее Корабли, была столь велика, что она преобразила всю Пцеру, возбудила косное пространство. Туманность превратилась в единый организм, где от светила к светилу по нервам–линиям, по нитям невода, по силовым осям бежала энергия, объединяющая всю Пцеру в неразрывную, неразделимую сущность — в Галактический Тормоз Валатурб.
Валатурб впился в Скут–полюс, заменяя его собою, как при операции насос заменяет слабое, одряхлевшее сердце. Едва родившись, он уже всполошил всю Галактику, сотрясая ее до самых основ. Первый же толчок вывел все внутригалактические связи из режима медленного угасания. Вращение Галактики дало сбой только на мгновение, но это уже поколебало стабильное разбегание звезд от центра, рассеивание Галактики в Орпокене. В механизме вращения Млечного Пути сломалась только одна шестеренка, но это было уже той первой трещиной во льду, по которой узнают начало весны.
Вся Галактика, составленная из космических кирпичиков — звездных скоплений, — почувствовала, как в мерном движении ее элементов один из них вдруг отказался двигаться, затормозил, и возмущение в общем движении принялось расти, грозя охватить всю гигантскую систему. Так давно бездействовавшие силы галактического единства — сама гармоничная организация, замысленная и реализованная Кораблями при строительстве Млечного Пути — вдруг восстали из праха, вдруг проявили себя.
По галактической кровеносной системе к Пцере хлынул немыслимый поток возбужденной энергии. Она была той самой вырожденной энергией вселенной, что, запертая в пределах Галактики, коллапсировалась в режим Энергетического Неблагополучия, образуя непреодолимые препятствия для полетов людей.
Млечный Путь замедлял вращение, и эта энергия, очищая Галактику, служила горючим для Валатурба. Космические течения несли ее к Скут–полюсу. Замысел Кораблей был как на ладони — Млечный Путь полностью остановится тогда, когда горючее кончится и Валатурб перестанет работать; а горючего этого осталось в запасе ровно столько, сколько скопилось энергии вселенной, пока Млечный Путь раскручивался.
Струя энергии била из Валатурба навстречу вращению, как корабельный винт работает в обратном направлении, когда корабль останавливается. Яркий свет излучения вселенной заревом горел во всех окнах Галактики, пылал на пороге, и уже только миг оставался до тех пор, когда копья мироздания пронесутся без препятствий сквозь Млечный Путь и поразят спящих Мамбетов. Гибель их была неотвратима. Раса Мамбетов прекращала свое существование, уходя вслед за своими непримиримыми врагами, поразившими их из–за грани вечности.
Поток энергии, летящий из Валатурба навстречу движению Галактики, как грязевой сель, нес в себе всякий мусор. В чистом океане Орпокены вслед за Млечным Путем волочился шлейф космического хлама в пыли, оставленный ревущим Валатурбом. В этом потоке, крутя и раскачивая, несло и Парусник, выскользнувший из теснин сталкивающихся светил.
Вид у Парусника был ужасен, но корабль оставался живым. В рубке его на клавишном пульте, небрежно брошенный, горел хрустальный цветок, выросший на Вольтане из перлиора, политого водой Синистера. Навк осторожно поднял его. На хрупком, тонком стебельке вместо стеклянного шара светилось парусами–лепестками соцветие–кораблик, маленький Парусник. В теплом свете этого живого уголька мироздания лицо Дождилики было спокойным и счастливым. Кудри ее выступали из мрака тугими медными завитками. И в этот миг в полной тишине за спиной Навка вдруг сам собою забил колокол.