Попов почувствовал, что вспотел. Вполне вероятно — настанет момент, второй и третий номера вынут пистолеты, руководитель группы прикрикнет на замешкавшегося четвертого и отдаст команду… Есть ситуации, когда дорога назад отрезана и надо идти вперед, только вперед, переступая через препятствия, бежать, перепрыгивая, не оглядываясь, не задумываясь, а потом… Потом простишь сам себя, собственные грехи отпускаются легко.
— Сейчас аккуратно, смотри под ноги, — негромко предупредил Сергеев. Они подошли к неприметной двери в углу двора, скрытой выступом стены и заглубленной в землю, так что идущему впереди Кленову пришлось опуститься на несколько ступенек, чтобы позвонить, и сейчас его голова находилась на уровне живота Викентьева. Бесшумно открылось маленькое треугольное окошко, луч фонаря высветил лицо начальника Учреждения.
Дверь провалилась внутрь. Пожилой прапорщик, прижавшись к стене, пропустил их в небольшой, тускло освещенный тамбур, запер дверь, после чего перегораживающая тамбур решетка сама собой скользнула в сторону.
Не веривший в чудеса Попов осмотрелся и обнаружил под потолком серый цилиндр телекамеры. «Как же она передает при таком освещении?» — подумал он и тут же понял, что освещение нормальное, просто глаза еще не отошли от слепящих лучей прожекторов. Коридор был выкрашен тусклой масляной краской, как сотни таких же коридоров, и пропитан обычным густым духом карболки, гуталина, табака, человеческого пота.
В комнате охраны за пультом перед телемониторами сидел усталый капитан в измятой форме и с таким же мятым лицом. Четыре здоровенных прапорщика азартно забивали козла два на два. При виде начальника капитан вскочил и отдал честь, прапорщики нехотя приподнялись и снова плюхнулись на гладко вытертые задами многих дежурных смен деревянные скамейки.
— Товарищ подполковник, в особом корпусе содержатся шесть осужденных к смертной казни, — истово, не жалея голосовых связок, докладывал капитан. — Двое с нерассмотренными кассациями, трое — с поданными ходатайствами о помиловании, один — с отклоненным ходатайством. Покушений на самоубийство, отказов от приема пищи и других происшествий за время моего дежурства не произошло!
Мониторов было девять, но светились только шесть экранов. Двое показывали спящих людей, на других обитатели камер особого корпуса бодрствовали в напряженном ожидании. Один быстро ходил от стены к стене и обратно, второй стоял в углу, отвернувшись от телекамеры и зажав ладонями уши, третий лежал на спине с открытыми глазами, четвертый сидел на нарах в позе «лотос» и мерно раскачивался из стороны в сторону, будто в такт заунывному мотиву.
— Видишь, чувствуют, — негромко сказал Сергеев Попову. — У кого отклонена кассация, всегда не спят в ночь исполнения.
Валера ощутил, что ему душно, как давеча в фургоне. «Ну их всех к черту! Откажусь, вплоть до увольнения…»
— Вот наш, — Сергеев указал пальцем. — Покажите крупнее…
На последнем мониторе фигура сидящего в позе «лотос» стала увеличиваться. Заметив движение объектива. Кадиев дернулся и сделал непристойный жест в сторону камеры. Экран заполнило искаженное ненавистью лицо; перекошенный рот процеживал какие-то слова, а прищур глаз был таким, будто именно он, Кадиев, является здесь хозяином положения и хорошо знает, что надо делать с Кленовым, Викентьевым и остальными.
Дурнота прошла. Попов почувствовал, как закручивается глубоко внутри мощная пружина, не раз бросавшая его на ножи, ружья и обрезы.
— Пора заканчивать, — хрипло произнес Викентьев и надел очки с толстыми стеклами.
То же сделал Сергеев. Попов помедлил потому, что мешали завернутые в газету наручники, пришлось положить их на стол.
— Разверни, — бросил второй номер.
Валера сорвал бумагу, поискал глазами урну, не нашел и положил газетный комок на стол, рядом с переполненной окурками дешевых сигарет закопченной жестяной пепельницей. Надевая защитные очки, он испытывал неловкость под взглядами прапорщиков, явно считающих подобную предосторожность излишней.
Сами они, похоже, ничего не опасались. Одинаково безразличные лица, невыразительные глаза… «Их что, специально подбирают? — подумал Попов. — По какому признаку?»
— Дежурному наряду приготовиться к передаче осужденного! — зычно скомандовал Кленов.
Прапорщики сноровисто вскочили и в мгновение ока извлекли откуда-то черные резиновые палки с рифлеными рукоятками. Сделали они это с той же готовностью, с какой только что собирались взяться за костяшки домино.
— Пусть товарищи распишутся, — напомнил мятый капитан. — Как положено.
Начальник тюрьмы дипломатично промолчал, выжидающе глядя на Викентьева.
— Потом! — отрубил Викентьев. — Когда получим.
— Вот те на! — удивился дежурный. — Потомто вам не до росписей будет! Гляньте-ка…
Он мотнул головой в сторону мониторов. Шестой экран крупно фиксировал бешено вытаращенные глаза Удава и раскрытый в немом крике рот.
Викентьев мрачно посмотрел на экран.
— Тем более, — буркнул он. — Что за мода у вас: только переступил порог — распишись, что увез, еще камеру не открыли — пиши, что забрал.
Кленов шел по тусклому коридору первым, за ним, поигрывая дубинками, пружинисто шагали прапорщики, следом — Викентьев с Сергеевым, Попов держался в двух шагах сзади.
Начальник Учреждения КТ-15 отпер замысловатый замок и распахнул очередную дверь в капитальной стене — еще более толстую и массивную, чем предыдущие. В уши ударил животный вой на одной вибрирующей ноте: а-а-а-а-а-а-а! За дверью коридор продолжался, только бетонный пол здесь не был покрыт линолеумом да гуще стал тяжелый тюремный дух, пробивавшийся из расположенных по правую сторону камер.
— А-а-а-а-а-а!
Они подошли к последней двери, из-за которой доносился глухой утробный крик.
— К передаче осужденного приступить! — сказал Кленов и заглянул в «глазок».
Как только крышка «глазка» отодвинулась, вой смолк.
— Сидит на нарах. — Начальник тюрьмы сделал жест рукой, и прапорщики стали по двое с каждой стороны двери.
Попов заметил, что Викентьев с Сергеевым напряглись, и ощутил, как вспотела спина.
Звякнул ключ.
— Идите, суки, попробуйте! — жутко зарычал Удав. — Суки, суки, суки!!
Кленов рывком распахнул дверь.
— Й-я-а!
Распластавшийся в прыжке Удав вылетел в коридор. Попов бросил оттягивавшую руки стальную, неровно обработанную пластину и принял стойку, хотя совершенно не представлял, как сможет остановить яростный порыв смертника. Но прапорщики знали это отлично.
Черные матовые палки перекрестили Удава, резко оборвав прыжок. Он все-таки сумел приземлиться на ноги и еще сделал целенаправленное движение, но четыре резиновые дубинки подавили и эту попытку.
Прапорщики работали палками умело, хотя и без обычной эффективности: удар по суставу в данном случае не отключал конечность, а рассчитанный тычок в солнечное сплетение не скрючивал мускулистое тело в беспомощный и жалкий комок. Прервав атаку, они не могли полностью сломить сопротивление Удава.