Постепенно уладился и конфликт с Зуркой. Вымытые, выбритые и переодетые рекруты выглядели совсем по-другому. С некоторыми она даже позволяла себе кокетничать, особо выделяя Бальзама, который, как оказалось, в совершенстве владел приемами местного оздоровительного массажа, состоявшего не из разминания мышц, а из насильственного придания телу разнообразных статичных поз, похожих одновременно и на асаны индийских йогов, и на любовные позиции кама-сутры.
Беспредельщикам Темняк сообщал, что продолжает наводить мосты к Хозяйке и уже изрядно продвинулся по этой достаточно тернистой стезе, а лизоблюдов информировал об интенсивном внедрении своих людей во вражеские ряды. И то, и другое, мягко говоря, было ложью, но ложью, не поддающейся проверке. Исподволь он начал обрабатывать беспредельщиков, с которыми поддерживал связь – рассказывая о том, как вольготно живётся за пределами Острога и какие перспективы открываются там для тех, кто стремится к самостоятельному существованию, не зависящему ни от жесткосердных высших существ, ни от закостенелых традиций своего собственного клана.
В пример приводились адаптированные для понимания острожан истории о покорении Ермаком Сибири и об освоении Дальнего Запада американскими пионерами. Про эпизоды с массовым избиением инородцев, захватом ясака, уничтожением бизонов и индийскими войнами Темняк, конечно же, умалчивал.
Для острожан, не избалованных свежей информацией из внешнего мира, такие рассказы звучали столь же завораживающе, как гомеровские поэмы для древних дорийцев, до поры до времени ничего не ведавших о великих подвигах своих предшественников-ахейцев.
Можно было не сомневаться, что эти легенды, переиначенные на местный лад, скоро распространятся по всему Острогу.
Что касается зёрен призрачной надежды или, если хотите, зачатков собственного культа, когда-то посеянных Темняком среди своих приверженцев, то, по сообщениям работяг, попавших на Бойло уже после его «вознесения», они давали бурные всходы во всех слоях населения Острога.
Без веры в мессию людям не живётся, и тут уж, как говорится, ничего не попишешь.
В планах Темняка определенная роль отводилась и Зурке, оказавшейся не такой уж и дурочкой, как это ему почудилось вначале. Просто длительное общение с Цвирой, имевшим явные психопатические сдвиги, плохо повлияло на впечатлительную девушку. К тому же вынужденное одиночество обострило все углы её и без того сложного характера. Но если брать в общем и целом, то она оставалась человеком, для великих дел не потерянным.
Однажды Темняк, как бы между прочим, напомнил ей:
– Когда-то ты рассказывала мне о том, что была на крыше Острога. Это правда?
– Конечно, – девушка недоуменно передернула плечиками. – А что тут особенного?
– Ну, всё-таки… Не всякий удостаивается подобной чести. И что ты там видела?
– Да ничего я там не видела. Разве со Стервозой что-нибудь стоящее увидишь.
– А что она сама там делала? Свежим воздухом дышала? Или загорала?
– Скажешь тоже… – Зурка напустила на себя чопорный вид. – Она там делала то, что ты со мной делать не хочешь. Любилась она!
– С кем? – Темняк, как раз в этот момент облизывающий палец, измазанный какой-то съедобной дрянью, даже поперхнулся.
– Ну не со мной же!
Из дальнейших откровений Зурки, довольно путаных и невнятных, что объяснялось сильнейшим душевным потрясением, пережитым девушкой в момент исступленного совокупления двух, можно сказать, сверхъестественных существ, Темняку стало известно следующее.
Когда Стервозе приходило время, деликатно говоря, гульнуть, ею овладевало неистовое возбуждение, сопровождавшееся бурными выбросами разных видов энергии (отсюда и свечение!) и некоторыми другими эффектами, вроде бы и не свойственными приличным дамам.
Так, например, резко повышалась агрессивность, а осмотрительность и рассудительность, наоборот, просто улетучивались.
Поскольку страсть самок находила выход только в гетерогенном, а проще говоря, в разнополом соитии, у Стервозы возникала потребность в самце. Вот здесь и появлялись первые трудности, ибо эти трутни (другого слова не подберёшь), избалованные и ленивые, но всегда готовые исполнить свой незамысловатый кобелиный долг, составляли среди Хозяев меньшинство, причем меньшинство заметное. На одну особь мужского пола приходилось несколько сотен женских.
Понятное дело, что самцы шли нарасхват. Хорошо ещё, что для удобства воспроизведения рода все они были сосредоточены в одном строго определенном месте.
Здесь рассказ Зурки становился особенно невразумительным и туманным. Какой-то смысл он обретал только в соединении с предположениями и домыслами Темняка, в этой жизни, слава богу, повидавшего немало и знавшего не только почем фунт лиха, но и как заводятся дети у самых разных существ.
Для человека и почти для всех других живых созданий, за исключением, может быть, лишь некоторых пород рыб и рептилий, место удовлетворения похоти особого значения не имеет. Даже наоборот, чем экзотичней условия, тем жарче страсть.
Темняк встречал людей, которым, по их же собственным заявлениям, иногда шутливым, а иногда и вполне серьёзным, приходилось заниматься любовью в самых неординарных обстоятельствах – и в кинозале, и в бане, и в общественном туалете, и в театре на премьере оперы «Кармен», и во время морского купания, и в кабинете стоматолога, и на церковном алтаре, и на заднем сиденье автомобиля, и в банковском хранилище на куче денег, и даже в альпинистской экспедиции на высоте шести тысяч метров над уровнем моря.
А вот для Хозяев место совокупления имело прямо-таки решающее значение. Более того, таким местом могло быть только особое Родительское дерево, связанное с Хозяевами столь же тесно, как Саргассово море с угрями или песчаные пляжи Каймановых островов с зелеными черепахами.
Микроклимат Родительского дерева способствовал успешному отделению яйца у самки и обильному семяизвержению у самца. Затем оплодотворённое яйцо внедрялось в древесную плоть и питалось его соками, грубо говоря, до самого совершеннолетия. В свой срок с дерева слезал вполне созревший для самостоятельной жизни молоденький Хозяйчик.
Из слов Зурки следовало, что каждое Родительское дерево могло вскармливать сразу по нескольку подкидышей разного возраста. Тем не менее любая уважающая себя Хозяйка старалась занять совершенно свободное дерево. Это якобы как-то влияло на благорасположение самцов, находившихся в этом саду любви на положении главных действующих лиц.
Дальнейшая судьба каждого отдельного яйца не интересовала родителей, всякий раз составлявших новые пары, но всё общество в целом внимательно следило за безопасностью и благоденствием сада, обеспечивавшего постоянное воспроизводство нации.
Существовала, конечно, и суррогатная любовь, пример которой Темняку довелось наблюдать во время памятной вечеринки в покоях Стервозы. Для этого использовались фальшивые деревья и специально обученные самки, чаще всего бесплодные, имевшие в Остроге примерно такой же статус, как трансвеститы во вполне определенных заведениях некоторых городов Земли.