После получения подарка Аркадия какое-то время поддерживала с Алинтусом довольно теплые отношения, чтобы не вызывать лишних подозрений. Еще много месяцев спустя Алинтус вспоминал о своем коротком блаженстве, но убедившись, что счастью конец, повздыхал и перестал вспоминать.
Наступил седьмой вечер после появления Антора. В гостиной доктора Дарелла, поглощая угощение и пуская клубы дыма, сидело пятеро мужчин, а наверху, на письменном столе Аркадии стояло совершенно невинное на вид творение гения Алинтуса Дама…
Итак, их было пятеро. Прежде всего, сам доктор Дарелл — седеющий, изысканно одетый, выглядевший чуть старше своих сорока двух. Пеллеас Антор — сегодня подчеркнуто серьезный, выглядевший молодо и не очень уверенный в себе. И еще трое: Джоуль Турбор, известный тележурналист — грузный, губастый; доктор Эльветт Семик, университетский профессор физики — худой, с желтоватым морщинистым лицом, заполнявший, образно говоря, половину своего костюма; и последний — Хомир Мунн, известный библиограф — тощий, стеснительный, ужасно неуклюжий.
Доктор Дарелл начал легко, в своей обычной деловой манере:
— Наша встреча, джентльмены, посвящена не просто социальной проблеме. Надеюсь, вы это понимаете. Не случайно я пригласил вас — ваша деятельность отмечена заслугами совершенно определенного толка. Я не собираюсь вас запугивать, но все же подчеркну, что все мы, в любом случае, приговорены.
Но, как бы то ни было — никто из вас не был приглашен сюда тайно. Никому из вас не пришлось, добираясь сюда, оглядываться по сторонам. Окна дома не экранированы и не занавешены. Для того чтобы враг обнаружил нас, самое лучшее — это привлечь его внимание, а самый легкий способ привлечь внимание — это создать обстановку дешевой театральной таинственности.
«Ага!» — усмехнулась Аркадия, склонившись над черной коробочкой, откуда доносились слегка искаженные расстоянием голоса.
— Вы понимаете меня?
Эльветт Семик покусал нижнюю губу — так он делал всегда, когда собирался что-нибудь сказать.
— Ладно, Дарелл, не тяните волынку. Представьте нам молодого человека.
— Его имя — Пеллеас Антор. Он ученик моего старшего товарища по работе, Кляйзе, умершего в прошлом году. Доктор Кляйзе прислал мне его энцефалограмму, сделанную незадолго до его кончины, которую я сравнил с энцефалограммой человека, который сейчас перед вами. Вы знаете, что «портрет» мозга человека продублировать невозможно — как отпечатки пальцев. Это неподвластно даже Психологам. Если вы этого не знаете, придется вам поверить мне на слово.
Надув губы, Турбор проворчал:
— Ближе к делу. Естественно, мы верим вам на слово, ведь после смерти Кляйзе вы — величайший электроневролог в Галактике. По крайней мере, в одной из телепередач я именно так вас представил. Сколько вам лет, Антор?
— Двадцать девять, мистер Турбор.
— Гм-м-м… И вы тоже электроневролог? И тоже великий?
— Нет, сэр, я только учусь. Но я упорно работаю, и мне посчастливилось учиться у самого Кляйзе.
Тут вмешался Мунн. Волнуясь, он здорово заикался.
— Я д-думаю, п-пора бы начать. П-по-моему, с-слишком много ра-азговоров.
Доктор Дарелл, слегка нахмурившись, взглянул на Мунна:
— Вы правы, Мунн. Приступайте, Антор.
— Не сразу, — медленно проговорил Пеллеас. — Прежде чем мы приступим к самому главному, мне хотелось бы сделать энцефалограммы всех присутствующих.
Дарелл нахмурился сильнее:
— О чем вы, Антор? Зачем вам наши энцефалограммы?
— Хочу получить ваши «портреты». Мой у вас есть, доктор. И исследование мне хотелось бы провести самому.
Турбор спокойно сказал:
— У него нет причин доверять нам, Дарелл. Молодой человек имеет на это полное право.
— Благодарю вас, — вежливо кивнул Антор. — Будьте так любезны, доктор Дарелл, проводите нас в вашу лабораторию. Утром я позволил себе проверить, как работает ваша аппаратура.
Наука электроэнцефалографии стара и молода одновременно. Стара в том смысле, что знания о способности нервных клеток генерировать микротоки принадлежали к той категории знаний Человечества, происхождение которых полностью утрачено. Эти знания такие же древние, как само Человечество.
Однако она и нова. Факт существования микротоков мозга живых существ на протяжении десятков тысячелетий существования Галактической Империи считался одним из очевидных, но совершенно бесполезных с практической точки зрения аспектов природы человека. Кое-кто пытался, правда, классифицировать волновые свойства мозга в зависимости от состояния сна и бодрствования, покоя и возбуждения, здоровья и болезни — но даже самые обобщенные понятия изобиловали массой исключений из правил.
Другие пробовали доказать существование групп мозговых волн, аналогичных хорошо известным группам крови, и тем самым продемонстрировать значение определяющего влияния окружающей среды. Так возникла очередная теория деления человечества на подгруппы. Но подобная философия не смогла пробить себе дорогу, противостоять мощному экуменическому потоку, захлестнувшему Галактическую Империю — единую политическую структуру, в которую входило двадцать миллионов звездных систем, населенных людьми, — от столичного Трентора, ныне не более чем прекрасного и печального воспоминания, до самых заброшенных астероидов Периферии.
В те времена в обществе, существовавшем в Первой Империи, отданном на откуп физическим наукам и сложнейшей технологии, вновь наметился неясный, но мощный отход от исследований мозга. Такие исследования стали менее престижны, поскольку не были делом повседневной необходимости. А поскольку вдобавок эти исследования не давали немедленной отдачи, они еще и плохо финансировались.
За распадом Первой Империи последовал распад организованной науки. Начался обратный процесс — были утрачены даже фундаментальные знания об атомной энергетике, и наступил возврат к энергии угля и нефти. Единственным исключением, разумеется, была Первая Академия, где искра научной мысли была возрождена и из нее возгорелось пламя. Но даже здесь первенствовала физика, а исследования мозга свелись к чисто хирургическим проблемам.
Гэри Селдон был первым, кто сказал то, что впоследствии оказалось неопровержимой истиной.
«Мозговые микротоки, — сказал он однажды, — являются носителями, отголосками самых разнообразных импульсов и реакций, сознательных и бессознательных. Волновая активность мозга, вычерченная на бумаге в виде колеблющихся пиков и провалов, — это зеркало объединенных мысленных импульсов, испускаемых миллиардами клеток. Теоретически такой анализ должен выявлять мысли и эмоции субъекта — до самой последней и мельчайшей. Должны выявляться различия, обусловленные не только серьезными органическими нарушениями — врожденными или приобретенными, но также и те, что вызваны переменами в эмоциональном состоянии, ростом общей культуры, жизненного опыта, даже самих взглядов на жизнь».