Всякая болтовня, конечно, исключалась. Зачем морочить голову тому, у кого ее нет? Зато я кратко и по возможности связно изложил все события, происшедшие со мной после знакомства с вещуном, не упустив даже деталей интимного и компрометирующего свойства. Там, где фактов было недостаточно, я прибегал к домыслам и предположениям.
В общем-то это было нужно не столько яйцу, понимавшему мир совсем иначе, сколько мне самому.
Мысли, по природе своей бессвязные и туманные, приобретают законченность и ясность, стоит их только произнести вслух. Так бесплотный пар, охлаждаясь, превращается в полновесные капли, способные точить камень, а то и в лед, накладывающий свои оковы на целые континенты.
Ответа я не ожидал, да его, конечно же, и не последовало, но уже одно то, что яйцо постоянно меняло оттенки своей скорлупы, свидетельствовало кое о чем. Возможно, о сопереживании. А возможно, и о полном неприятии подобных методов общения.
Когда мое красноречие иссякло, инициативу перехватило яйцо, подтвердив тем самым наличие между нами некой мистической связи.
Думаю, что оно не ставило перед собой никаких сверхзадач, а просто хотело немного расшевелить меня. Сначала яйцо подпрыгивало, словно обычный резиновый мячик, а потом стало тыкаться в меня, как бы приглашая принять участие в игре. Ну как тут было отказаться?
Вспомнив детство, я взялся подбрасывать и ловить яйцо, а войдя в азарт, пустил в ход колени, плечи и даже голову (искры сыпались из глаз, но никакой боли не ощущалось).
Такое жонглирование не представляло особых сложностей – яйцо само находило мою ладонь или макушку, а иногда, вопреки здравому смыслу, зависало в воздухе или демонстрировало отчаянные кульбиты, которые расшалившиеся дельфины совершают совсем в иной среде. Временами даже создавалось впечатление, что это оно жонглирует мною, а не наоборот. Но в общем-то эти невинные забавы доставляли немалое удовольствие нам обоим.
Вдоволь порезвившись, я возвратил яйцо в котомку, вытер с лица обильный пот, свидетельствовавший о том, что мое здоровье далеко от идеала, и только тогда заметил толпу аборигенов, собравшихся у подножия холма.
Они являли собой типичный пример так называемой цивилизации переходного типа. Их головы (скажем пока так) покрывали высокие лохматые шапки – «мечта пастуха», – а на ногах красовались лыковые лапти, присущие лишь землепашцам, у которых каждая звериная шкурка на счету.
Народ этот, именовавшийся некрашами, был незлобивым и работящим, но, с моей точки зрения, имел один серьезный недостаток – асимметричное строение тела, доставшееся им от предков, обитавших в мире с нестабильной силой тяжести.
Вследствие этой довольно редкой аномалии по отношению к некрешам нельзя было оперировать такими привычными понятиями, как левое и правое, верхнее и нижнее, переднее и заднее.
Одна рука типичного некраша (левая или правая – без разницы), длинная, словно щупальца спрута, занималась исключительно хватанием. Другая, могучая и короткая, служила для удержания того, что уже добыто.
Иногда имелась еще и третья, выполнявшая промежуточные функции.
То же самое касалось и остальных органов тела, включая наиважнейшие, а потому найти двух внешне схожих некрашей было абсолютно невозможно.
Пристальное внимание этих миролюбивых страшилищ, не избалованных иными зрелищами, кроме хмельных потасовок («хлебом сыты, хлебом и пьяны») да молений о ниспослании урожая, сначала несколько смутило меня. Я поспешил принять независимый вид: дескать, что хочу, то и ворочу, а вы ступайте своей дорогой – но потом смягчился и даже снисходительно помахал им рукой.
Некраши пришли в полнейший восторг (кто это видел, тот заглянул одним глазком в ад) и выслали ко мне представителей со скромными, но обильными дарами – лепешками, сыром, глиняными фигурками, бусами из просверленных речных камушков. Вот так я стал странствующим жонглером.
Не решаясь сунуться во Вредоносный бор, я путешествовал вдоль его опушки, бесконечной, как день перед зарплатой. В каждой попадавшейся на пути деревушке некрашей, чья причудливая архитектура хранила воспоминания о мире, в котором гравитация была столь же прихотливой, как ветер, но куда более беспощадной, я устраивал небольшие представления, дававшие мне кров и пищу.
Сказать, что они проходили на ура, значит, ничего не сказать. Некраши буквально боготворили меня, рады были услужить во всем и только что женщин своих не предлагали.
Бурный успех моих манипуляций с яйцом, кроме всего прочего, объяснялся еще и тем обстоятельством, что сами некраши не смогли бы перебросить из руки в руку даже бейсбольный мяч. Передать – всегда пожалуйста, а перебросить – никогда. Так уж они были устроены. Тут даже третья рука, имевшаяся, правда, далеко не у всех, не помогала.
Как я узнал потом, сами некраши ничуть не стеснялись своего очевидного уродства, искренне полагая, что всякая симметрия скучна для глаза, в то время как асимметрия, наоборот, тешит взор.
Ничего определенного по этому поводу сказать не могу. У каждого свой вкус. Но лично я не могу представить себе красотку, у которой одна грудь находится там, где ей и положено, а другая – пониже талии. Предпочитаю тех, у кого прелести левой половины тела соответствуют прелестям правой (о единственной несимметричной женской прелести скромно умолчу).
Слух о глухом бродяге, демонстрирующем чудеса жонглирования, распространился столь широко, что на моих представлениях скоро можно было увидеть и уроженцев других стран. Вот только вредоносцы никогда не появлялись – ни лесные, ни болотные.
С молчаливого согласия яйца я стал усложнять номера, внося в них элементы мистики и абсурда, так ценимых во все времена и у всех народов (а разве религиозные учения не абсурд, доведенный до крайности?).
Наиболее эффектно выглядел такой трюк – я швырял яйцо в зрителей, и оно выписывало среди них петли, всякий раз уворачиваясь от протянутых рук.
Однажды, когда представление завершилось и я уже мечтал о миске каши и постели из свежего сена (в фантастические дома некрашей заходить было страшновато), яйцо вдруг повело себя странно. Занервничало, сказал бы я, хотя существо с несокрушимой скорлупой и нервы должно иметь соответствующие.
Разумнее всего было бы прервать представление, тем более что публика и так уже пребывала в состоянии экстаза, однако яйцо само вырвалось из моих рук, но вместо того, чтобы затеять игру в пятнашки, врезалось одному из зрителей в грудь (кстати сказать, этот чужак заявился совсем недавно и, вопреки традициям некрашей, голову перед чародеем, то есть передо мной, не обнажил).
От удара с незнакомца слетела низко надвинутая на глаза шапка, и, хотя он поспешил прикрыться рукой, я успел узнать без вести пропавшего вожака ульников. Кольцо, которое он прежде носил в левой ноздре, сейчас отсутствовало.
Несказанно обрадованный, я поспешил к нему и попытался жестами объяснить свою принадлежность, пусть и совсем недолгую, к вольному братству ульников, однако ответом на мой искренний порыв был зловещий блеск ножа.