Сзади послышались торопливые шаги, особенно гулкие под сводами пустого зала. Мы одновременно обернулись, готовые к любым неожиданностям, но это был всего лишь мой приятель, разобиженный, как никогда.
– Ты не спишь? – удивилась принцесса.
– С чего бы это я должен спать?
– Разве ты не обедал со всеми вместе?
– Какой там обед! Я весь извелся, ожидая вашего возвращения. Где вы пропадали? Когда я, наконец, получу яйцо? Почему вы идете к королеве без меня?
– Потому что тебе там делать нечего, – свысока ответила принцесса. – Но раз уж ты явился сюда, снимай со стены алебарду и стой на страже. Не допускай никого в покои королевы. Даже лекарей, даже кормильцев. Понял?
– Понял, – он от усердия затряс головой. – А когда же…
– Будет тебе яйцо, будет! – оборвала его принцесса. – Только не путайся под ногами.
Она втолкнула меня в королевскую опочивальню, а сама осталась стоять при входе, прижавшись спиной к стене.
Оно и понятно – доля у заговорщиков несладкая. А особенно в такой момент, когда на весы жизни и смерти брошено все – и жажда власти, и грех матереубийства, и будущее родного народа, и собственная судьба.
– Иди, – она сунула мне объемистый флакон, наполненный коварным зельем, способным подарить и сладкое блаженство и вечный сон. – Иди!
Здесь было по-прежнему сумрачно и душно, а запах королевы, одновременно тлетворный и дурманящий, похоже, даже усилился. Возможно, это было последнее оружие одряхлевшей богини, почуявшей приближение убийц.
Даже у меня, существа совершенно постороннего, голова пошла кругом, а что уж тогда говорить о вещунах всех категорий, для которых этот запах был и кнутом, и пряником, и столпом существования, и порукой на будущее.
Лекарь, спавший прямо на полу, в двух шагах от входа, тяжко застонал и перевернулся на другой бок. Если ему что и снилось, то явно не королевские милости.
Подталкиваемый взглядом принцессы, я пересек зал и сорвал занавес, оказавшись тем самым на половине, запретной для рядовых вещунов, а уж для чужаков – тем более.
Алтарем в этом храме размножения служило ложе, столь просторное, что на нем смогли бы разместиться не только все рыцари Круглого стола со своими дамами сердца, но сверх того еще и рыцарские кони.
Посреди этого исполинского ложа возвышалась живая гора, заботливо укрытая парчой и бархатом. Гора мерно вздымалась, каждый раз издавая надсадный, придушенный хрип.
Полумрак королевских покоев мешал рассмотреть какие-либо детали, и я вынужден был с ногами взгромоздиться на ложе. Моя огромная тень, переламываясь, поползла со стены на потолок.
И вдруг где-то совсем рядом раздался хриплый клекот, заставивший меня вздрогнуть. Это смеялась королева. Только сейчас я рассмотрел ее крохотную лысую головенку, как бы и не имевшую отношения к громадному, словно стог сена, телу.
Даже не верилось, что хрупкие и грациозные принцессы со временем могут превращаться в подобных монстров.
Два круглых белесых глаза, разделенных горбатым носом-клювом, смотрели на меня мудро и бесстрастно. А что еще можно было ожидать от древнего, как мир, создания, заметившего порхающую поблизости мошку-однодневку?
Вот только не знаю, понимала ли королева, что эта мошка собирается нанести ей смертельный укус. Хохот, на самом деле являвшийся обыкновенным астмическим кашлем, постепенно сошел на нет, и голосом, не подразумевающим наличия зубов, королева произнесла:
– Я рада, что ты вновь навестил меня. Отступать было поздно, и я холодно ответил:
– К сожалению, причина, заставившая меня явиться сюда, не дает повода для радости.
Сзади взвизгнула принцесса:
– Не смей разговаривать с ней! Тебя одурачат! Делай, что тебе сказано!
Королева, не обращая никакого внимания на эти истерические реплики, продолжала:
– Как раз наоборот. Я рада принять смерть от существа, благодаря своему великому предназначению приобщившегося к сонму небожителей. Это как-то примиряет меня с грядущим распадом души и тела. А иначе я угасала бы еще очень долго. Эти вертихвостки, недостойные даже скорлупы яиц, из которых они совсем недавно вылупились, только и умеют, что шушукаться по углам. Пролить мою кровь им не дано.
– Очень скоро одна из этих вертихвосток займет твое ложе и сделает для вещунов не меньше добра, чем в свое время сделала ты. Таковы непреложные законы природы, и нам не остается ничего другого, как покоряться им.
– Думаешь, это легко? Было такое время, когда я искренне полагала, что законы природы писаны не для меня, – вздох королевы был подобен шипению лопнувшего автомобильного баллона. – Самомнение меня и погубило. Не повторяй моих ошибок. Даже взобравшись на самую высокую гору, помни, что рано или поздно придется спускаться вниз… А как ты собираешься убить меня? Я так ослабела, что даже утратила способность читать чужие мысли.
– Тебе надо выпить вот это! – я продемонстрировал роковой флакон.
– Что там у тебя? Истома? Боюсь, для меня она будет слабовата. Заснуть-то я, может, и засну, но с жизнью не расстанусь. Оставь ее себе на память… Я тут заранее приготовила для себя одно верное средство, расплатившись за него последним яйцом. Смерть будет довольно поучительная, но зато вполне достойная королевы. Поищи в подушках. Самой мне до него не добраться, а попросить, кроме тебя, некого.
Я перебралл гору подушек, расшитых тончайшей золотой канителью и в одной вместо птичьего пуха обнаружил тяжелый серый песок, похожий на свинцовые опилки.
– Нашел? – поинтересовалась королева. – Тогда рассыпай его по ложу. Швыряй горстями, не жалей. На меня тоже… Когда закончишь, разбей любой светильник и бросай сюда. После этого быстренько уходи и не забудь поплотнее закрыть за собой дверь. Сквозняки опасны для зарождающегося огня точно так же, как и для стариков…
Я сделал все так, как велела королева, и спустя минуту ее ложе пылало, словно боевая машина, подожженная термитным снарядом. Дело оставалось за малым – вытащить отсюда обезумевшую принцессу и подпереть дверь алебардой, позаимствованной у вещуна.
В самый последний момент из огня, стрелявшего во все стороны искрами, раздался совершенно спокойный голос:
– Да не оставит тебя удача.
Планы принцессы можно было считать наполовину сбывшимися, но далось это ей нелегко. Вид у гордой Чуки был такой, что впору смирительную рубашку надевать – тут вам и конвульсии, и закатившиеся глаза, и пена на губах.
Но по мере того, как яркий, мерцающий свет, пробивавшийся в узкую щель под парадной дверью, постепенно угасал, прежнее самообладание стало возвращаться к ней.
– Поздравляю, – сказал я, чувствуя себя, как побитая собака. – У нас в таких случаях говорят: королева умерла, да здравствует королева.