— Точно моя история!
— Что с тобой, Генчик? На тебе лица нет!
В глазах Лены полыхнула тревога.
— Жарко… О чем беседуете?
— Да у Зверевой двадцать лет назад с выгодным замужеством не выгорело.
— А-а. Нашли что вспоминать!
Подружки по салону мадам Зверевой продолжали щебетать — весело, непосредственно, как девчонки-десятиклассницы.
Колпакову на миг показалось, что его подозрения насчет возраста Клавдии неосновательны. Ну, постарше их на пять-шесть лет…
— Помню, перед войной у меня было платьице из голубого маркизета…
Видно, Габаев наступил ей на ногу. Клавдия осеклась и покраснела.
— Сколько же ей? — наклонился к Гришке.
— Не поверишь, — недовольно буркнул тот.
— Почему?
— Столько не живут!
Чтобы разрядить обстановку. Колпаков повел Лену танцевать. Следом потащила Гришку оплошавшая Клавдия. Она старалась: кружилась вокруг партнера, подняв вверх руки и гибко извиваясь всем телом, приближалась вплотную, будто собиралась ужалить, и отскакивала, словно испугавшись чего-то.
— Не скажешь, что ей сорок девять?
— Сколько?!
— Гимнастика, бег, моржевание. А главное — спокойная, обеспеченная жизнь, отсутствие неприятных эмоций. Ну и, конечно, дружба со Зверевой.
— С ума сойти!
Мать была на год моложе. Геннадий попытался представить ее в ресторане отплясывающей с парнем, годящимся в сыновья. Абсурд!
— Да нет, не может быть!
— Женщину старит быт, домашнее хозяйство, заботы…
Как-то раз Колпаков привел Лену домой. Матери она не понравилась: нарядная кукла, финтифлюшка. Очевидно, впечатление было взаимным, хотя у Лены хватило здравого смысла об этом не говорить. Но условия, в которых жили Колпаковы, произвели угнетающее впечатление, скрывать которое она не посчитала нужным. Сейчас в ее словах Колпаков различал подтекст, относящийся к тому визиту, но нацеленный явно в будущее.
— Как бы выглядела Клавка, если бы всю жизнь тянула лямку — работа, семья, рынок, магазины? То-то! Но у нее хватает ума устраиваться…
— За счет кого? — сдерживаясь, спросил Колпаков. Накатывала одна из тех волн раздражения, которые иногда вызывала у него Лена.
Она сама никогда ничего не замечала или делала вид, что не замечает, а может, ей было безразлично.
— За счет себя. Красивая, развитая, со вкусом. Такие женщины нарасхват. — Лена посмотрела ему прямо в глаза. — Она же вольна устраивать судьбу по своему усмотрению? Первый муж — отставной генерал, второй — коммерсант, деловик, его быстро посадили, но любимой женушке он много всякого оставил. Потом холостяковала при влиятельных друзьях… Ни детей, ни плетей…
— Завидуешь?
Человек, достаточно знающий Геннадия, уловил бы в его голосе недобрый оттенок.
— Пусть она завидует! Ей, считай, пятьдесят, мне вдвое меньше! Наверстаю свое…
Терпение лопнуло. Колпаков прервал танец и под руку повел партнершу к выходу. Короткий разговор, чтобы не привлекать досужего внимания, и все! К черту. Кукла, она кукла и есть.
В холле стояли уютные кожаные диваны, мягкие кресла, между ними — блестящие пепельницы на длинных ножках. Лена думала, что они идут в курительную, и продолжала непринужденно болтать, не подозревая, что должно произойти через несколько минут.
— И вообще Клавкина звезда закатывается. Загарпунила солидного бобра, важная шишка, чуть ли не ректор какого-то института, профессор — точно; все уже на мази, и сам неплохой дяденька, познакомила, Иван Фомич…
Воздух, набранный для резких безжалостных слов, вышел жалким сипением. Колпаков повалился в кресло. Так оседает потерявший форму ватный манекен, когда его отстегивают от шведской стенки после тренировки.
«Тени убиенных им появлялись неожиданно среди веселого пира — Сегун утрачивал величие и гордость осанки, члены его наливались свинцом, а мертвенная бледность стирала краски жизни с властного лица…»
Память часто преподносила подходящие случаю отрывки из давно прочитанных книг, иногда Колпаков цитировал их к месту, вызывая всеобщее одобрение.
Неужели это рок и тягостные воспоминания будут преследовать всю жизнь?
— …Представляешь? — выплыл из тумана голос Лены. — Не иначе знак судьбы: все, милая, хватит! Точь-в-точь как у Зверевой… Ну дай же сигарету!
Он механически извлек пачку, раскрыл, щелкнул зажигалкой. Ее школа. Женщине неудобно самой доставать сигареты, закуривать — приличней, когда угощает кавалер.
Какое право он имеет ее осуждать! И за что?
— Тебе опять нехорошо? Да что с тобой происходит?
— Перетренировался.
— Бедный, — не обращая внимания на окружающих, Лена погладила его по щеке. — Не стоит этим злоупотреблять. Ты ведь и так на вершине. — Она что-то вспомнила, и озабоченность мгновенно уступила место радостной улыбке. — Зверева через Клаву пыталась что-то решить с Габаевым — бесполезно. Оказалось — ты против. Вот и стало ясно, кто на первом месте, кто на втором. Она у себя в блокноте исправила… И ко мне с просьбочкой…
— Пора с этим кончать, — вяло сказал Колпаков. Ему еще было не по себе, но понемногу он приходил в норму. Что ни говори, а Лена действовала успокаивающе.
— Правильно, — неожиданно согласилась Лена. — Я ответила примерно так же. Дескать, он перестал выполнять просьбы. А мадам: да, и на тренировках зверствует, ребят гоняет. Но уважительно так… Мол, настоящий сенсей!
— Господи, Ленка, какие это все глупости! — Колпаков взял ее за руку. — Давай уйдем отсюда!
Ему не хотелось возвращаться в зал. Спертый воздух, пьяные лица, самодовольный Гришка, призрак Ивана Фомича рядом с упакованной в оболочку молодой красавицы Клавдией… Сейчас съевшая зубы на мужчинах светская львица с сомнительной биографией вызывала у него острую неприязнь. Из-за несоответствия упаковки и содержимого. «Кадавр», — подсказала память подходящее слово. Точно, кадавр.
— Интересно, зубы у нее вставные?
— Что, Генчик?
— Извинись, объясни, что мне плохо, пусть Григорий выйдет, я отдам деньги…
У Лены были полноватые ноги с широкими щиколотками, но это ее не портило.
На очередном заседании федерация приняла официальное решение из пяти пунктов:
1. Запретить лицам, не имеющим квалификации тренера-инструктора по карате, проведение какихлибо занятий с группами учеников или отдельными спортсменами.
2. Распустить секции, возглавляемые такими лицами.
3. Запретить сдачу в аренду спортивных залов без разрешения федерации.
4. Не допускать к участию в соревнованиях представителей распущенных секций.