Наверх так наверх, почему бы и нет?!

Уходя, она обернулась — Филипп стоял у стены, провожая ее взглядом.

Когда спустя минут сорок Бруни вышла из спальни, он сидел на подоконнике недалеко от двери. Она подошла, он выпрямился, спросил:

— Ну, ты уже? — как мог бы, наверное, спросить, если бы она где-нибудь в универмаге забежала в туалет.

Ей стало как-то не по себе, неприятно — тем более что и Пол в этот раз оказался не слишком на высоте. Наверное, если бы она затащила в эту спальню самого Филиппа, вышло бы намного интереснее.

Хотя он, скорее всего, не пошел бы с ней туда…

Он почти никогда не смеялся — да и улыбался редко, если не считать улыбкой порой мелькавшую на его губах еле заметную ухмылку. И не злился. Даже когда она пару раз попыталась врезать ему, не особенно разозлился — так, мимоходом, легкое раздражение.

Замкнутый, бесстрастный… отстраненный. Все эти слова подходили — и не подходили, потому что на самом деле Филипп не был ни бесстрастным, ни отстраненным — выглядел, но не был, она чувствовала это.

Порой Бруни бесило, что он живет в ее доме, она видится с ним каждый день, спит с ним — и при этом ничего о нем не знает! Филипп Берк, из Бостона — и все!

Спрашивать было бесполезно — отвечал он или односложно-неопределенно, или просто мерил ее взглядом, в котором ясно читалось: «А тебе зачем?» Единственное, что удалось узнать — это что ему тридцать три года, что отец его был столяром и что когда-то он служил в армии. Больше ничего. Даже телефона не дал, когда она попросила его после возвращения из Бостона — сказал (на сей раз вслух): «А зачем тебе?». Объяснять Бруни не стала — было ясно, что все равно не даст.

Телефон она попыталась раздобыть сама, после того как зашла в его комнату и случайно услышала обрывок разговора: «Эдна, ты уже по второму кругу идешь… Не знаю». В этот момент Филипп заметил, что он не один в комнате, сказал: «Мне надо идти, я потом позвоню» и повесил трубку.

Надо ей было в тот момент, чтобы он побыстрее заводил машину, ехать в Инголштадт, на аукцион, про который она начисто забыла. Они тогда съездили и успели, и она даже купила себе шикарный комодик прошлого века, причем по дешевке, что прибавляло добыче ценности. Но мысль в голову запала: раз он звонит — значит, можно узнать, куда! И кто такая Эдна — его жена?

Бруни готова была на что угодно спорить, что нет — не тянул он на женатика, хоть тресни! По поведению не тянул, по манерам, по привычкам… Да и на кухне он ловко управляется — явно не приучен, чтобы ему подогрели и перед носом поставили!

Как бы то ни было, на следующий день она позвонила в телефонную компанию и потребовала распечатку всех международных разговоров в ее доме за последний месяц.

Прежде всего, выяснилось, что белобрысый регулярно, раз в неделю, звонит ее папаше. Докладывает… Но кроме того, были и еще звонки — раз-два в неделю Филипп звонил по одному и тому же номеру, судя по коду, не в Бостоне, а где-то неподалеку. Возможно, это и есть загадочная Эдна? Долго Бруни гадать не стала — набрала номер и, когда ей ответил женский голос, спросила самым великосветским тоном:

— Могу я поговорить с миссис Берк?

Она понятия не имела, что скажет, если ей сейчас ответят: «Да, я слушаю!»

— Мама умерла шесть лет назад, — после короткой паузы отозвался голос. — Теперь магазином управляю я. Могу я вам чем-нибудь помочь?

Бруни промямлила нечто неразборчивое и повесила трубку.

Она сама не понимала, почему пытается узнать о нем хоть что-то, почему вообще о нем думает — ведь, по большому счету, он ей даже не нравился!

Разумеется, иногда ее влекло к нему то животное, мужское начало, которого в нем было предостаточно. Да и в постели он был уж точно не хуже, чем навсегда сгинувший в своей Бразилии Пабло.

Но по большей части он просто раздражал ее. Иногда — приводил в бешенство своей невозмутимостью и насмешливо-хамскими репликами, и нежеланием идти навстречу даже в мелочах, но чаще именно раздражал, как раздражает все странное, не вписывающееся в привычные рамки.

И, возможно, именно эта раздражающая непонятность и не давала ей перестать о нем думать — как невозможно не трогать то и дело языком больной зуб или не расчесывать комариный укус.

Глава пятнадцатая

Торжественное отплытие яхты «Эсперанца» в трехнедельный круиз состоялось семнадцатого июля в час дня, из гавани Триеста. При отплытии присутствовали несколько репортеров светской хроники, которые запечатлели хозяйку круиза — баронессу Амелию фон Вальрехт в «морском» костюме: синие расклешенные брюки и топ в сине-белую полоску.

Не обошла вниманием пресса и сорокаметровую яхту, принадлежащую отцу баронессы — Майклу Э. Тренту, и гостей: Максимилиана Хартунга-младшего, сына известного медиамагната, его невесту Кристину Ланн, Эвелин Брейн — художницу-авангардистку — и прошлогоднюю чемпионку Германии в одиночном катании Марию Крановски. Остальные гости удостоились лишь краткого упоминания: «и др».

И уж тем более не заинтересовал репортеров скромно державшийся в стороне телохранитель баронессы, хотя в этом круизе ему предстояло играть немаловажную роль.

За месяц Амелия напилась всего дважды. Правда, Филипп подозревал, что еще пару раз она перехватила втихаря «колесико» (как школьница, в туалете — стыдно, госпожа баронесса, стыдно!) — но подозрение к делу не пришьешь.

Разумеется, это не значило, что она не пила в остальное время — любое посещение дискотеки, ночного клуба или вечеринки не обходилось без спиртного. Но напивалась до такого состояния, что её приходилось тащить домой чуть ли не на себе, только дважды.

Одно утешение — в этом состоянии Амелия обычно была не строптива. Иногда, правда, бормотала какую-то чушь вроде «Иди сюда» или «Перепихнемся?», но в целом проблем не создавала.

Выпить она, вообще-то, могла довольно много, при этом почти не пьянея. Но порой словно срабатывало какое-то реле, и после очередного глотка оживленная, искрящаяся весельем и энергией женщина превращалась в пошатывающуюся и мало что соображающую пьянчужку.

В последний раз, увидев, что язык у нее начал заплетаться, а глаза остекленели, Филипп не стал церемониться — подошел, подхватил ее под руку и развернул в сторону выхода.

— Поехали-ка домой!

— Хчу ще веселиться! — запротестовала Амелия, тем не менее послушно перебирая ногами в нужном направлении.

— Там повеселимся.

— Пер…пихнемся?! — уточнила она.

— Возможно.

Баронесса почти дошла до выхода, но вдруг вновь остановилась.

— Поп…прощаться!

Очевидно, с пьяных глаз она вообразила, что это какой-то прием, а не заштатная дискотека.

— Ты уже попрощалась! — недолго думая, соврал Филипп.