Может, это и к лучшему... Ехать сейчас домой — и сидеть одной, ждать неизвестно чего?! Нет, уж лучше так, пешком! Только надо побыстрее убираться отсюда — не стоит выставлять себя еще более жалкой, как ребенок, который отбежал от мамы на десять шагов, спрятался и ждет, что она сейчас забеспокоится и придет. Потому что она уже не ребенок — и никто не придет...
Незаметно смахнув то и дело наворачивающиеся на глаза слезы, Рене подняла голову и увидела вдали знакомый светящийся силуэт. Слава богу — в Париже Эйфелеву башню видно почти отовсюду. Вот туда и надо идти, от нее совсем недалеко до «Хилтона».
Не хотелось ни о чем думать — от мыслей на глаза снова наплывали слезы. Куда проще было считать шаги, стараясь не сбиться — и-раз, и-два, и-три — правой-левой, правой-левой. Но мысли упорно пробивались, и досчитать, не сбившись, даже до ста никак не получалось.
Мысли и воспоминания — горькие, болезненные... и невыносимо счастливые. Как они шли вот так же, поздно вечером, Тед рассказывал что-то и обнимал ее за плечи правой рукой, а она так и не набралась смелости сказать, что не слышит почти ничего из того, что он говорит. Жалкая полукалека!
Она сама виновата... Позволила себе поверить — точнее, придумала то, во что очень хотелось поверить — вопреки очевидному, вопреки тому, что знала с детства.
Очевидно, она свернула куда-то не туда — улочки слали узкими и темными. Выйдя на какой-то перекресток, увидела слева огни и пошла в ту сторону.
Набережная открылась внезапно — залитая светом фонарей, с проносящимися мимо редкими машинами и пандусами, спускавшимися вниз, к воде. Башня оказалась справа, совсем недалеко; Рене прошла по пандусу и уселась на выступающий из мостовой гранитный шар. Вокруг никого не было, лишь огоньки проплывавших барж подмигивали, отражаясь в воде.
Идти в пустую комнату и сидеть там, представляя их вместе... Мысль об этом показалась настолько невыносимой, что захотелось спрятаться куда-нибудь от себя самой.
Наверное, они уже сейчас трахаются... Рене вздрогнула, мысленно произнеся это слово — в нем было нечто грязное и позорное, не имевшее ничего общего с тем чудом, которое происходило между ней и Тедом. Его шепот «Рене... Рене...» — словно ее имя было молитвой — и его горячие руки, и губы, и смех, и стон, и радость, чистая и светлая, наполнявшая ее изнутри...
И с Бруни он — так же?! Так же целует, так же обнимает, так же... все остальное?! Именно сейчас, в эту минуту, именно сейчас...
В два часа Тед сходил к Бруни — а вдруг Рене с Филиппом там? По дороге десять раз обозвал себя ревнивым идиотом: ну как бы они туда попали, ключ-то у него?! — но дошел до номера, открыл дверь и проверил.
Госпожа баронесса, скатившись с дивана, спала на ковре в черном кружевном лифчике, брюках и одном сапожке, в обнимку с подушкой. Тед не стал возвращать ее на диван — во-первых, весила она килограммов семьдесят, а во-вторых, могла снова упасть и расшибиться.
Кроме нее, в номере никого не было. Собственно, этого следовало ожидать — он и пошел-то потому, что сидеть, ничего не делая, стало совсем невыносимо.
Его трясло, и кожа на голове сжималась, словно там была намотана ледяная веревка, которую закручивали с каждой минутой все туже и туже. Так бывало с ним в самые опасные минуты — но сейчас опасность грозила не ему.
А если Бруни ошибается, и Рене ушла не сама? Дурацкая картинка с обложки детектива снова вспыхнула в памяти. Да, но куда же тогда делся Филипп?
Лихорадочно схватив пачку, Тед прикурил очередную сигарету. Он сам не знал, что готов бы был отдать, чтобы снова вернуться в ту минуту, когда Бруни, веселая и полупьяная, влетела в апартаменты... или хотя бы в тот миг, когда зазвучала медленная мелодия.
Если из-за него Рене попала в беду — как он сможет жить дальше? Да ладно, при чем тут он, не о нем речь! Молоденькая девчонка, наивная и беззащитная, одна в темноте — а Тед прекрасно знал, каким опасным может быть этот любимый им город. Или не одна...
Пожалуйста, Рене, пожалуйста!..
В четвертом часу, когда он уже прикидывал, что лучше: позвонить сейчас Жувену, чтобы тот через свои полицейские связи проверил сводку происшествий по городу — или подождать хотя бы до шести — пес, мирно дремавший в кресле, вдруг вскинул голову и насторожился. Через несколько секунд Тед тоже услышал шаги в коридоре.
Вскочив, он бросился к двери — охранник, не посвященный в случившееся, изумленно вылупил глаза.
Это действительно были они. Рене стояла, закрыв глаза и бессильно привалившись к Филиппу, а он обнимал ее, придерживая второй рукой за плечо.
— Что с ней?!
— Ничего. — Он ловко подхватил ее на руки и перенес через порог, будто жених невесту. — Выпила. Вырубилась. Куда ее?
Теду было жутко не по себе — и от самой ситуации, и оттого, что Филипп, казалось, воспринимал все происходящее как должное. Постаравшись взять себя в руки — слава богу, пришла, хоть такая — он ответил:
— Давай в спальню, — и зашел вперед, чтобы распахнуть дверь.
— А я думал, ты до сих пор с моей валандаешься... — Вопросительный оттенок, прозвучавший в этом замечании, Тед предпочел не заметить.
Уложив Рене на кровать, Филипп отработанным, почти автоматическим движением перевернул ее на бок и стащил с нее туфли, после чего спросил — уже напрямую:
— Моя — в номере?
— Да, спит.
— Одна?
Тед кивнул и протянул ключ.
— Много еще пила?
—Стакан джина, — манера разговаривать односложными репликами оказалась на редкость заразительной. — Кофе выпьешь?
Филипп подкинул на ладони ключ и на мгновение заколебался, после чего кивнул:
— Сейчас вернусь.
За десять минут, прошедшие до его прихода, Тед успел не только сварить кофе, но и раздеть Рене и укрыть ее одеялом. Как он сильно подозревал, Филипп двумя этажами ниже проделывал то же самое.
С собой Филипп принес початую бутылку коньяка. Судя по всему, найдя свою подопечную в добром здравии, он позволил себе слегка расслабиться — во всяком случае, перестал говорить рублеными фразами и принял предложенную сигарету.
— Где ты нашел Рене? — на самом деле Теду хотелось спросить не это, а «Где вы болтались столько времени?»
— Я за ней сразу пошел. Она явно не в себе была, вот я и решил проводить — а то как бы чего не вышло.
Выходит, Бруни не ошиблась...
— Она пол-Парижа отмахала без остановки, — потягивая коньяк, продолжал Филипп, — а потом села на набережной у моста Альма — и ни с места. Где-то через полчаса я не выдержал, подошел — подумал, не дай бог, простудится. Она к тому времени и правда вся синяя от холода была и совсем не в себе — даже не удивилась, что я появился. Я ее в бар повел, на ту сторону — согреться, — усмехнулся, — не рассчитал, что пить-то она не умеет. Да, кстати... — пошарил в кармане и выложил на стол бриллиантовые часики Рене, — собиралась этим в баре расплатиться.