— Ляг ко мне…
— Да, сейчас, только твою одежду в порядок приведу.
Неизвестно, слышал ли Томми ее ответ — лицо его разгладилось, и дыхание стало ровным.
Легла Клодин только через час с лишним — все это время она с помощью дорожного утюга сушила его одежду. Технология была отработана: отжать, туго закатать в махровое полотенце, прижать как следует (лучше всего — сесть сверху и попрыгать), повторить то же самое еще раз — с сухим полотенцем, а потом пройтись утюгом.
Когда она легла наконец в постель, Томми даже не шелохнулся — не обнял ее, не притянул к себе, как обычно — спал, что называется, «вглухую», и лицо его выглядело каким-то совсем детским и беззащитным.
Она сама придвинулась ближе, чтобы чувствовать его тепло. Выключать лампу над головой не стала, только повернула так, чтобы свет не падал Томми в глаза. Спать ей не хотелось — хотелось лежать и смотреть на короткие пушистые ресницы, на веснушки, на упрямый подбородок…
То, что он сейчас здесь, с ней, казалось теперь почти чудом; задним числом Клодин понимала, что приди она еще минут на двадцать позже — и неизвестно, хватило ли бы у него сил или руки бы разжались, и он бы упал в море.
Думать об этом было страшно. А еще страшнее — о том, что через два часа Томми проснется, встанет и снова уйдет куда-то, где будет опасно, где ему придется прятаться и делать что-то, наверняка тоже опасное. И неизвестно, вернется ли он, увидятся ли они снова.
Он ведь человек, а не Герминатор какой-то! Ему может быть больно, и кровь потечет. И его могут убить…
У него даже бронежилета никакого нет! И если в него выстрелят, это будет на самом деле.
Его могут убить…
Эта мысль промелькнула как нечто нереальное и невозможное, и Клодин постаралась побыстрее отогнать ее прочь. Вместо этого подумала о другом — о том, что вчера, несмотря на все разговоры, он на самом деле не особо и ревновал ее к Ришару — больше в шутку говорил. В глубине души ей тогда даже немного обидно показалось: как же так?
А может, Томми просто с самого начала было ясно, что, несмотря на синие глаза француза, весь его лоск и обаяние, этот плейбой ей не слишком интересен? И это действительно так — потому что есть человек, который знает ее лучше всех, даже лучше ее самой, и понимает с полуслова; и этот глупый флирт он тоже понял — простил и забыл.
Ну а те, пробежавшие по коже во время танца, мурашки — они ничего не значат. Просто — мурашки… Наверное, и Томми, когда ее нет рядом, порой засматривается на каких-то девушек…
Клодин сама не знала, почему она никогда не ревновала его. То есть ревновала — к работе, но, приезжая к нему, никогда не искала следов соперницы, не принюхивалась: не пахнет ли чужими духами?! Почему? Она не знала и сама — но вот… даже мыслей таких не возникало.
Самый близкий, любимый человек… До сегодняшнего дня она даже не понимала, насколько близкий и любимый, и лишь теперь, когда он беззащитно спал рядом с ней, осознала это в полной мере.
Ей хотелось погладить Томми, дотронуться, ощутить под ладонью теплое мускулистое тело — но она боялась разбудить его, ведь спать ему оставалось совсем немного…
Дотронулась до него Клодин, лишь когда на часах высветилась цифра четыре. Шепнула:
— Рыженький… вставать пора.
Томми мгновенно замер в какой-то звериной настороженности — она почувствовала под рукой напрягшиеся мышцы. И тут же расслабился, поняв, что никакой опасности рядом нет.
Открыл глаза, спросил:
— Который час?
— Четыре. Ты просил разбудить.
Он кивнул, притянул ее ближе и зарылся лицом в уютное местечко между плечом и шеей. Клодин потеребила пальцами коротко стриженный пушистый затылок, погладила по спине — Томми как кот, чуть ли не мурлыкая, потянулся под ее ладонью. Его рука по-хозяйски легла ей на грудь — сердце отозвалось на это прикосновение, сильно и часто заколотившись.
Клодин поцеловала его в висок, удобно оказавшийся у самых губ. Томми еле заметно кивнул… вздохнул и сел. Поймав ее взгляд, пожал плечами и сказал извиняющимся тоном:
— Ты же знаешь — я в таких делах не люблю спешки.
Она придвинулась к нему ближе, погладила по боку — обижаться не приходилось: если он хотел уйти до рассвета, ему действительно следовало поторапливаться.
— Ты сейчас снова туда полезешь? — кивнула на иллюминатор.
— Что? — натягивая трусы, обернулся Томми. — А-а, нет. Я через воздуховод уйду. Тут над каждым коридором проходит воздуховод, вполне пролезть можно. Я в них вчера уже ползал.
Встал, пошел в ванную. Клодин тоже вылезла из-под одеяла и успела накинуть халат и причесаться, когда он появился вновь.
— Заметил — я тебе одежду высушила! — с гордостью сказала она.
Плоды ее полуторачасового труда удостоились лишь мимолетного кивка — как и большинство мужчин, Томми считал, что одежда стирается и сушится сама собой.
— Слушай, у тебя не найдется лезвия — терпеть не могу ходить небритым! — вместо благодарности поинтересовался он.
«В этом он весь! — кисло подумала Клодин, доставая из чемодана запасные лезвия. — Лезть по вентиляции куда-то, где его могут убить или ранить — это вроде как само собой разумеется, но небритым — ни за что!» И пошла готовить ему кофе — как вчера, со сливками и с сахаром, только без бренди.
Вернулся из ванной Томми через пять минут. Подошел, прижался свежевыбритой щекой к ее щеке, поцеловал легонько.
— Спасибо.
— Я тебе кофе сделала, — со вздохом сказала она — с каждой минутой его уход все приближался.
— А поесть у тебя ничего не найдется?
— Нет, только шоколадки… А, да! — вспомнила про вчерашний завтрак, добавила с сомнением: — Только оно все холодное…
Достала из холодильника тарелку с яичницей и пюре, показала.
— Вот.
Она не раз ходила с Томми в рестораны — но никогда еще, даже от самых изысканных яств, глаза его не вспыхивали так алчно, как при виде этой застывшей скользкой яичницы с холодными сосисками. Одну сосиску он сразу, целиком, засунул в рот, пробормотал неразборчиво:
— Клад, а не женщина!
Взял тарелку, понес к столу. Клодин достала и вторую тарелку, с булочками и маслом, принесла следом.
— Угу, угу! — кивнул с набитым ртом Томми.
Еще одного «Угу» удостоились плавленые сырки (с яичницей к тому времени было покончено). Сэндвичи из них и булочек он съел в две минуты, откусывая большими кусками и запивая горячим кофе. Отставил в сторону кружку, взглянул на Клодин пьяными от сытости глазами — потянулся через стол, взял ее руку и чмокнул где-то около большого пальца.
— Кто бы еще догадался приберечь для меня еду!
Она скромно улыбнулась — пусть думает, что яичница была оставлена специально для него!