Сегодня уж больно жарко, за тридцать, капитану накрыли во внутреннем дворике, в теньке на террасе — специально вынесли столик и два стула.
— Зачем ему, этому гусю, второй стул? Кто он такой? — услышал Агеев шепот раздатчицы в пельменной. — Здесь и так людей сажать негде, вон — очередь!..
— Глохни, — кратко ответил заведующий. Он точно не знал, кто такой Агеев, но догадывался, что его надо всячески ублажать. Потому что капитан заглядывал пару раз с начальником местного ОБХСС, с инструктором райисполкома, да и в отделе общепита приходилось встречаться — Агеев обслуживал территорию и потому знался со многими людьми и входил во многие кабинеты.
Капитан разложил перед собой газету, рядом — блокнот с ручкой. У пельменей дряблая полужидкая оболочка, которая разваливается, едва дотронешься вилкой. А мясо всегда твердое, вари его хоть целые сутки. И это сочетание нравилось Агееву. Он думал так: если бы ему пришлось прожить остаток дней где-нибудь в Эмиратах, в огромном белом доме с тысячью бесшумных кондиционеров, закрытыми теннисными кортами, бассейном, наполненным настоящей морской водой и по-настоящему длинноногими минетчицами в пестрых купальниках, — он бы тосковал по этим пельменям. Тосковал бы, точно. И жизнь была бы не в жизнь.
В 14.16 капитан Агеев прикончил пельмени и ждал кофе. Кофе даже в жару подавали самый горячий, другого он не признавал. Коротая ожидание, капитан привычно черкал в блокноте.
— Минуту, — сказала раздатчица, убирая посуду со стола.
Она у них новенькая, две недели только. Зовут Виктория, двадцать шесть лет, ноги средней длины, бледные, на жилках; отец — турок из Хопы, родной дядя браконьерствовал под Астраханью, убит в перестрелке с работниками рыбнадзора…
Агеев почувствовал тяжелую отрыжку. Хватит, надоело.
Между тем из-под блестящей капиллярной ручки вышел занимательный этюд: мосластая Виктория верхом на козле. Груди у нее маленькие, треугольные и обвислые, как клапан почтового конверта. Проведешь языком, прихлопнешь сверху — приклеятся.
Языком… Да…
Агеев сглотнул слюну. Вика принесла кофе, поставила на столик, стрельнула глазами в блокнот и, покраснев до корней волос, спешно удалилась. Агеев проводил ее долгим взглядом, испытывая удовлетворение от того, что она увидела рисунок.
Хорошо, если бы она еще и узнала себя… Но это вряд ли… Капитан перевернул страничку и уставился в чистый листок, как будто на нем должны были вот-вот проявиться написанные тайнописью слова. Но листок оставался нетронутым, и ручка вновь принялась за работу, причем без всякого участия с его стороны.
Где же этот Пидораст? Неужели попробует водить его занос…
Агеев был очень недоволен Курловым. С одной стороны, он вообще был мало чем доволен в жизни, но этот наглый бугай дал прямые основания для недовольства, ибо навлек на него гнев руководства. Начальник пятого отдела подполковник Заишный, наткнувшись в документах на непристойный псевдоним, обрушился на Агеева так, будто капитан с упоением предавался греху, который этот псевдоним обозначал, и был застигнут с поличным.
— Мы занимаемся борьбой с идеологическими диверсиями, значит, наши руки и инструменты, которыми мы пользуемся, должны быть идеологически безупречными! — раскрасневшись, орал подполковник. — А вы приносите мне самую настоящую идеологическую диверсию! Вот она!
Заишный потрясал листком, исписанным далеко не каллиграфическим почерком Курлова.
— Он издевается над нами! Так какую пользу вы собираетесь от него получить?!
Если эту бумагу увидит генерал? Или проверяющий из Москвы? Думаете, они посмеются милой шутке вашего э-э-э… Курлова? Нет, капитан, ты вылетишь со службы в пять минут, да и мне придется пересесть в другое кресло!
Обычно подполковник так себя не вел. Видно, выходка этого идиота гораздо серьезней, чем кажется на первый взгляд.
Начальник словно уловил его мысль. Он глубоко вздохнул, взял себя в руки и перешел на другой тон, которым разговаривают с умственно отсталыми.
— Скажите, капитан, неужели вы действительно не поняли, что нельзя допускать в официальных документах нецензурных выражений? Тем более написанных с ошибками?
— Почему с ошибками? — угрюмо спросил Агеев. Ему казалось, что с орфографией тут все в порядке, и он хотел хоть немного оправдаться.
— В словарь надо смотреть! — Заишный раздраженно ударил ладонью по столу, ушибся и вновь вскипел.
— Да если даже и без ошибок! Вы соображаете…
Подполковник безнадежно махнул рукой и оборвал себя на полуслове.
— Документ переписать, псевдоним изменить! — четко приказал он. — Ясно?
Свободны!
Когда дверь уже закрывалась, до Агеева донеслась вырвавшаяся в сердцах фраза:
— Да он и вправду полный кретин!
Эта фраза уязвила капитана в самое сердце. Ему недавно стукнуло тридцать девять, а он все еще ходил простым опером, с маленькими звездочками на погонах. Карьера явно не сложилась, и он считал, что продвижению по службе мешал злосчастный развод, хотя иногда из обрывков разговоров и шуточек сослуживцев понимал, что его считают… мягко говоря, не очень умным человеком. Но не придавал этому значения, списывая обидные слова на козни недоброжелателей. А раз и начальник так считает… Это похоже на заговор, когда все против него. Значит, ему не видать майорской должности как своих ушей, хоть всех тиходонских диссидентов выяви и спрофилактируй! Да на диссидентах сейчас и не особенно выдвинешься — время такое: очередная оттепель, даже Сахаров и Солженицын уже не враги, а почти друзья… Теперь начальников больше другое интересует — наркотики, оружие, политические экстремистские организации… Ходят слухи, что Пятое управление вообще собираются то ли сокращать, то ли перепрофилировать. А организационно-штатные изменения вряд ли будут способствовать его карьере…
«А все этот засранец! — без всякой логики подумал капитан про Курлова. — Сам напрашивается, чтобы ему прищемили яйца!»
— Все нормально? — откуда-то сбоку появился заведующий — плюгавый мужичонка с плутоватой физиономией. Он курил поддельную «Яву» — будто дышал жженой покрышкой. Капитан нервно захлопнул блокнот, словно боясь, что нарисованный там хоровод лесбиянок выскочит наружу и завертится вокруг этого пройдохи.
— Да, да, нормально!
Он не переносил запаха табака во время еды. И во время сна, кстати, тоже. Была у него когда-то женщина, стопроцентная русачка, кровь с молоком, коса до пояса — но вот курила в постели как паровоз. Агеев терпел-терпел, но однажды не выдержал, поднял ее среди ночи, надавал по румяному лицу и заставил съесть пачку «Бонда» вместе с фольгой и целлофаном. Потом швырнул платье и трешку на такси: убирайся к такой-то матери! Так она без всякого такси галопом пробежала пару кварталов, ночью топот далеко разносится… Больше он ее не видел.
— Извините… — заведующий так же незаметно исчез.