Петровский, вот он пусть зубы поточит. У нас и так на каждого по десять папок приходится". И прокурор спихнул дело на Дениса — потому что с Курбатовым они друзья.
— …И с чего тебе не высыпаться, Петровский? Думаешь, работы шибко много?
Ерунда. Прошлым летом я четырнадцать дел вел, так они не чета твоим. И все в срок сдавал, между прочим. Причем ни одного оправдания или ДС…
Денис отпер наконец дверь. Важняк продолжал внимательно его рассматривать; черный носок под задравшейся штаниной был ровным и гладким, как родная кожа — без единой морщины. Курбатов не придерживался установленных для следователя рамок УПК2, он активно занимался оперативной работой, имел свою агентуру, собирал компромат на всех, кого можно. И тех, на кого нельзя, если подворачивалась такая возможность. Потому его боялись гораздо больше, чем обычного кабинетного следака.
Большую часть жизни он проработал в Узбекистане, Туркмении, Киргизии, когда Союз начал агонизировать, быстро сориентировался и перебрался в Россию, почему-то в Тиходйнск. В азиатской биографии Курбатова периодически случались неприятности, связанные с обвинениями в корыстных злоупотреблениях, несколько раз его отстраняли от должности, возбуждали уголовные дела, увольняли из органов прокуратуры. Но он ездил в Москву, пробивался в самые высокие кабинеты, даже у Руденко побывал, доказывая, что все дело в национальном вопросе, его принципиальности и проведении линии Центра, которые не нравятся местным властям.
И добивался своего: обвинения снимались, его восстанавливали в органах, и он вновь занимался следствием.
При переводе в Россию личное дело Курбатова претерпело облагораживающие изменения, и о его бурной биографии в Тиходонске никто не знал. Точнее, Александр Петрович думал, что никто ничего не знает.
— Нет, работы не много, — сказал Денис. — Просто в ритм еще не вошел.
Он уже переступил через порог кабинета и только ждал паузы, чтобы вежливо кивнуть и запереться.
— Так надо входить, елки! — наставительно произнес Курбатов, будто Денис о чем-то спорил с ним. — Шевелиться надо, парень, — а ты думал?..
— Буду шевелиться, — согласился Денис.
— То-то же, — Курбатов примирительно кивнул. — Через полчаса у меня интересная работка будет. Заходи, посмотришь, поучишься. Тебе полезно.
— Спасибо, зайду.
И закрыл за собой дверь.
«Ничего лишнего» — наиболее удобный эвфемизм слова «убожество». В кабинете стажера — следователя Петровского не было ничего лишнего. Дешевый однотумбовый стол, сейф, разбитая пишущая машинка «Москва», три стула (на этикетке с обратной стороны сиденья написано: стул полужесткий), накрытая газетой тумбочка, где между электрочайником, стопкой чашек и банкой растворимого кофе поблескивают желтоватые крупинки свекольного сахара.
Узкая дверца за спиной ведет в небольшую комнату без окон. По замыслу это фотолаборатория: там имеются бачок для проявки пленок, увеличитель, кюветы, окаменевшие от времени химикалии: проявитель, закрепитель, ослабитель… Только прокурорские следователи уже лет двадцать пять не делают фотографий: для этого существуют эксперты-криминалисты в райотделах милиции и специальные техники-фотографы в областном УВД и облпрокуратуре.
Поэтому темная комнатушка превращена в склад невостребованных вещдоков. В глубокой нише на грубо оструганных полках стоят запылившиеся чемоданы, наполненные всяким хламом, туго набитые никому не известным содержимым мешки, валяются свернутые в комок окровавленные платья, прорезанные рубашки, простреленные пиджаки. Много допотопной, закаменевшей от времени обуви.
Однажды из-за полок раздался требовательный стук, оторопевший Денис машинально спросил: "Кто там? ", нетрезвый старческий голос стал требовать какую-то Петровну. Так выяснилось, что ниша — это не просто ниша, а дверной проем, за грудами вешдоков оказалась огромная деревянная дверь, в которой торчал большой бронзовый ключ с фигурной бородкой. Ключ поворачивался и прокручивал замок, но дверь не открывалась.
Денис зашел со двора, поднялся по древней железной лестнице и обнаружил на площадке три квартиры. В первой и третьей жили какие-то люди, а давно не крашенная дверь с железным номером "2" была забита несколькими огромными гвоздями. Вооружившись клещами, он вырвал гвозди, после чего дверь без особого труда открылась. Сбросив несколько мешков на пол, он пролез между полками и оказался в своем кабинете. О сделанном открытии он никому рассказывать не стал, тем более что все знали: прокуратура не раз расширялась за счет сопредельных помещений.
Денис включил чайник, сел за стол и просмотрел еще раз записи, которые делал в бюро судмедэкспертизы.
Когда он сидел там, труп Горейчука казался ему сплошной покрытой струпьями котлетой, — но Гукалов обратил его внимание на поперечные и продольные полосы ожогов. Продольные ожоги, по словам эксперта, говорят о том, что человек какое-то время находился в вертикальном положении, пытался бежать, вырваться из огня. И-не смог. Значит, поздно заметил огонь. Значит, крепко спал. Значит…
Ну, скорее всего был пьян. Вдребезги. Гистология покажет точно…
Уже заканчивая вскрытие, Гукалов обратил внимание на темные обуглившиеся пятна на ногах трупа. На этих участках кожа была словно разъедена каплями кислоты, такими маленькими кружочками-кратерами. Денис спросил его о фосфоре: может от него получиться такое? Эксперт кивнул: и от фосфора, и от пороха — от любого реагента с высокой температурой горения.
Потом Денис несколько минут сидел и смотрел в окно, стараясь выветрить из памяти все запахи и подробности этого дела. Со второго этажа хорошо просматривался обсаженный высокими тополями Магистральный проспект — главная улица Тиходонска.
По тротуарам текли потоки поюжному пестро одетых людей, проезжую часть заполняли стремительные разномастные автомобили и неторопливые деловитые троллейбусы.
Посередине квартала стояла гаишная машина, два сержанта выбирали среди легковушек подходящую жертву и требовательно давали отмашку полосатыми жезлами.
Работа эта была нелегкой: у всех въездов на Магистральный проспект висели знаки «Движение запрещено», если бы они соблюдались, то проезжая часть была бы пустой, ибо троллейбусы, «Скорая помощь» и такси погоду тут не делали.
Но не для того городское начальство освобождало центральную магистраль, чтобы самому задыхаться в пробках на боковых улочках с раздолбанным покрытием! И чиновники рангом пониже самовольно присвоили привилегию комфортного проезда, и их родственники, друзья и знакомые, и милицейские чины, независимо — в форме или штатском, и все у кого имеется какая-нибудь «корка», или визитка высокопоставленного лица, и коммерсанты с бабками и бандиты с волынами…
Словом, кому ни махни жезлом — тот либо мигнет фарами: я свой, либо притормозит на миг и просунет в окошко какую-нибудь бумагу или десятку, либо вообще проедет мимо — как в физиономию плюнет… Сержанты отыгрывались на иногородних да простых как валенок водилах, свернувших в спешке под запрещающий знак не в расчете на крепкие тылы, а в вековечной русской надежде, что авось пронесет…