— …Видал? Вот какая сука!
У Гоги в руке две гранаты — самых настоящих ребристых «лимонки» защитного цвета, с позванивающими на предохранительных скобах кольцами. Если рванут, в подвале никого не останется, только клочки мяса. Откуда у Гоги гранаты, почему он их показывает? Потом до него дошло, что это ответный ход. Фирсов, директор «Пилота» или тот, кто стоит за ним, прислали этого парня, чтобы он забросал гранатами склад и обеденный зал «Лабинки»… Но Ираклион проявил бдительность и задержал диверсанта.
Гога и Дрын снова рассматривают свои пальцы. У Паши на костяшке ссадина, он ухмыляется себе под нос. Ираклион разговаривает с фирсовским гонцом, тот наконец открывает глаза — они у него голубые, как форма обслуги в «Лабинке», — а потом, приподнявшись на локтях, отползает к дверце холодильной камеры. Теперь Ираклион обращается к Сергею, они вдвоем с Гогой что-то втолковывают ему. Втолковывают, втолковывают. К нижней губе Гоги прилипла табачная крошка.
— …А почему я? — задает Сергей наивный вопрос.
— По кочану, — отзывается Дрын. Он с хрустом доедает цыпленка.
— Так надо, — терпеливо разъясняет Ираклий. — Мы должны доверять тебе, понимаешь?
— Но я его даже не знаю!
— Ты тупой, да? Тебе надо еще раз все рассказать? С самого начала? Хорошо…
Парень попытался ползком выбраться из склада, у него ничего не вышло — Гога лягнул его каблуком в шею. Глаза безумные, рот широко раскрыт, виден острый обломок зуба и окровавленный язык.
— Ты прикончишь его, — в третий раз повторил Ираклий. — Сам, вот этими своими граблями.
— Да пошел ты на хер!
Сергей сгреб в ладонь лицо Ираклия, отпихнул его метра на два и выбежал на лестницу. На первой же ступеньке поскользнулся — хотя, может, его сбили с ног; когда попытался встать, под носом вздулся красный кровавый пузырь, а рядом, вверху, стоял, как монумент, Паша Дрын с копченой куриной жопкой в руке.
— Не сри, курва, — сказал Дрын.
Сергей ударил его кулаком под коленку, Дрын свалился на пол. Гога тем временем проворно запрыгнул на живот Сергею и стал топтаться. Он очень невысок, этот усатый ебарь-шофер, метр семьдесят, не больше, он носит тяжелые туфли на высоких каблуках. Если Гогу не остановить, каблуками своими он запросто порвет кишки.
Сергей перевернулся на бок, свалил шофера и подмял его под себя; тут же рядом что-то прогрохотало, и в голову ему врезалась металлическая тележка — это Ираклион постарался.
Удар был оглушительным, во рту стало кисло, губы онемели; в мозгах что-то перетряхнулось, и из дальнего пыльного кармашка памяти, словно затерявшееся подсолнечное семечко, выпал древнющий детский сон, Сергей вспомнил его ясно и отчетливо… Сочный зеленый луг, обрывающийся в золотистый песчаный карьер, вдалеке — деревня с красными крышами. Сергей летит над копошащимися в траве коричневыми июньскими жуками, летит низко, быстро и легко, его лицо щекочут султанчики тимофеевки и дикого овса, в горле булькает радостный смех. Он — мальчик, чьи мягкие кости вытягиваются и крепнут по ночам, его мама и папа, обнявшись, спят в соседней комнате, утром он заберется к ним в постель, чтобы досмотреть этот удивительный сон… А потом земля резко ушла вниз, словно отпрянула от него, испугавшись чего-то. Далеко внизу — сухой жесткий песок, выцветшие от дождя обломки досок и кирпичей. И Сергею стало страшно.
* * *
Фирсовский гонец снова попытался удрать, и Паша Дрын вконец рассвирепел. Он разбил ему затылок о ручку холодильной камеры, разбил всмятку. Он не хотел этого делать, конечно, — так получилось.
На Курлова вылили двухлитровую бутылку минеральной воды, подняли. Сергей фыркал с полуприкрытыми глазами и беспрестанно вытирал пальцами под носом. Потом ему дали выпить рюмку бренди и повели наверх. Он понемногу приходил в себя. Дрын дышал рядом острым запахом копченой курятины, слышался монотонный голос Ираклиона:
— Валыч тебе глаз на задницу натянет, дурак…
У дверей моечной Сергей, видно, вспомнив о чем-то, вдруг развернулся, сбросил тяжелую Пашинулапу с плеча и направился в обеденный зал. Он уселся за стойкой, негромко бросил бармену:
— Водки.
* * *
Сегодня утром наконец позвонили из РОВД, из картотеки. Спросили недоверчиво:
«Вам в самом деле нужны все тридцать четыре фамилии?» Денис сказал: «Да, все».
Ему предложили зайти после обеда.
Двадцать один бланк требования был украшен на обороте кратким «Д/0» — данные отсутствуют. Судьба остальных тринадцати человек из класса Газика Димирчяна оказалась так или иначе связана с криминальным миром, а значит, и с органами внутренних дел.
Иногда это была даже не связь — так, лишь едва заметная царапинка на самой поверхности: Слава Войтек, например, проходил подозреваемым по делу о краже на моторном заводе, но в конце концов оказался свидетелем, Олега Демидова задержали после пьяной ссоры с женой (на ксерокопированном фото видны отчетливые полосы на щеке — супруга постаралась), Олег Грищенко был задержан за кражу картофеля с колхозного поля и оштрафован.
Иногда связь была более глубокой и более трагичной. Оксана Грибова, староста класса — на фото это полная, щекастая, как помидор, девочка, — находится в розыске с января 1995 года, уехала в Москву сдавать сессию и пропала. Константин Решетников был убит в том же году на речном вокзале, дело до сих пор не закрыто.
Пять человек из 10-го "Б" имели судимости: Потапов, Гуцул, Есипенко, Журбо, Федоренков. Лишь Потапов отбывал наказание в колонии, остальные были осуждены условно. Кирилл Журбо сидит уже по второму разу, статья сто сорок восьмая, вымогательство, пять лет без конфискации… Денису на глаза попалась карточка Павла Есипенко: дебильноватое лицо с вытаращенными глазами и редкие влажные волосы, свисающие на лоб.
Обычный класс обычной тиходонской школы.
Таких школ в городе — десятки, таких классов — сотни; Потаповых, Есипенко и Журбо — тысячи. Сотни тысяч. Десятый "Б" образца 1993-го года — это только тонкий срез, легкий соскоб всего того, что творится в городе.
Уменьшенная копия.
Тринадцать человек из тридцати четырех… Немногим меньше половины класса по своей или чужой воле остались играть в ножички после школьных занятий. Кто жив — играют до сих пор. Пол-Тиходонска играет вместе с ними.
Денис вспомнил свой родной класс: пожизненного двоечника Колю Сазонова, который однажды принес в ранце штук двадцать ворованных шоколадок и угощал всех подряд, крепкого хорошиста Диму Палычева, который накануне выпускного вечера, желая козырнуть перед девчонками, наколол себе на запястье бубнового туза. Спустя два года, в армии, Палыча, как лоха приблатненного, до полусмерти избили искушенные в уголовной геральдике «деды». Не было такого мальчишки в классе, который не знал бы слов песни "В тот вечер я не пил, не пел, я на нее вовсю глядел… ", который не читал бы «Странников» Шишкова или «Честь» Медынского (вернее, те две трети книги, где главный герой еще не успел перевоспитаться).