– Хорошо, – пообещала я американцу. – Я прослежу. За отдельные деньги.
– Конечно, конечно, – обрадовался американец.
Он уже посчитал, сколько он мне заплатит и сколько сэкономит. Он заплатит сотни, а сэкономит миллионы. Прекрасная сделка.
Я выждала паузу и сказала:
– Мы не работаем с Федерико. Вы рано ко мне обратились.
– Но есть другие идеи, – вставил Валерио.
– Меня интересует сейчас только то, что связано с Феллини.
Значит, сама по себе я американцу неинтересна. Только в комплекте с Феллини. Это понятно, но зачем говорить об этом вслух. А воспитание на что? Вульгарный тип.
– Вы еще будете встречаться с Феллини? – озабоченно спросил американец.
– Сегодня вечером, – ответила Клаудиа. – Прощальный ужин.
– Я хотел бы знать, что вам скажет Феллини вечером, – сказал американец.
«Много будешь знать, скоро состаришься», – подумала я, но в отличие от американца вслух ничего не сказала.
Американец общался со мной так, будто я пришла в этот мир вообще безо всякого поручения и должна выполнять его личные заказы: проследить, передать… Он делал меня СВОИМ человеком в стане Федерико. Идиот.
– Не хотите говорить, – задумчиво ответил Валерио.
– О чем? – не поняла я.
– О гонораре.
Сюзанна, Клаудиа, море, Федерико – мои «Римские каникулы». За это можно приплатить самой. Но за общение с американцем пусть платят.
– Мы оставим вам счет, – выручила Клаудиа. – И вы пришлете, сколько найдете нужным.
– О’кей! – согласился Валерио.
Они заговорили между собой по-английски. Американец сидел нога на ногу и кого-то мучительно напоминал. Кого? Вспомнила! Водопроводчика Кольку из нашего ЖЭКа. Он ходит в ватнике и всегда пьяный. Но лицо и фигура – эти же самые. Если Кольку отмыть, нарядить в белый костюм и научить по-английски – не отличишь.
Я заметила: природа, иногда устав варьировать, создает тождественные экземпляры.
Может быть, где-то в Африке сейчас ходит босиком по траве мой двойник – точно такая же, только черная, дымно-курчавая, с бусами и с десятью детьми всех возрастов. И ни одной книги. Хорошо.
До вечера есть время. Мы с Клаудией ходим по магазинам. В капитализме все есть, а того, что тебе надо, – нет.
Вернулись в гостиницу и выяснили, что нас ждет Феллини. Оказывается, он решил не поужинать с нами, а пообедать. Вчера – на два часа позже, сегодня – на пять часов раньше. У него внезапно переменились планы. Вечером он должен вести кого-то к своему врачу, врач дал вечернее время.
Федерико ждал нас в холле. На стенах висели старинные панно. В отдалении прохаживался какой-то тип и таинственно поглядывал в нашу сторону.
– Послушайте, он вполне может в меня выстрелить, – тревожно предположил Федерико.
Тип решительно направился прямо к нему. Нависло неприятное ожидание.
– Дотторе, – церемонно обратился тип, – потрудитесь объяснить: что вы имели в виду в вашем фильме… (он назвал фильм).
Федерико с облегчением вздохнул. Не выстрелит. Просто зритель, вроде наших дотошных пенсионеров.
Был такой случай. В Рим приехал наш замечательный режиссер. Итальянцы решили показать гостю собор Святого Петра. Сами итальянцы считают его архитектуру аляповатой и называют «торт с мороженым». Но не в этом дело. Машина бежала по улицам, и вдруг среди прохожих режиссер увидел великого Феллини.
Он потребовал немедленно остановить машину, выскочил, как ошпаренный, и с криком «Федерико!» устремился к предмету своего обожествления.
Федерико обернулся, увидел несущегося на него маленького усатого человека и кинулся бежать прочь. Режиссер наддал. Федерико тоже прибавил скорость. Кросс окончился в пользу Феллини. Он далеко оторвался вперед и растворился в толпе.
Федерико боится маньяков. Маньяк убил Леннона.
Маньяки – неприятное сопровождение большой известности.
Мы сидим в ресторане типа нашего «Седьмого неба». Зал круглый. Из окна открывается панорама Рима.
Это второй Рим в моей жизни. Первый – десять лет назад. Тогда шел дождь, и у меня все время завивались волосы от дождя, и член нашей туристической группы, драматург, очень интересно трактовал «Тайную вечерю». А на другой день сбежал, попросил политического убежища. Кэгэбешница средних лет, присматривающая за нами, растерялась. А рядовая туристка, старая большевичка, сказала: «Сволочь какая», – имея в виду драматурга, а не кэгэбешницу. Тем не менее наша туристическая группа поехала смотреть собор Святого Петра.
В этот свой приезд я нигде не была. Город раскален, носа не высунешь. И какой музей, когда рядом живой Феллини, с его глазами и голосом.
– Ты хотела бы жить в Европе? – спросил Федерико. – Ты могла бы здесь остаться?
– Не могла бы.
– Почему?
– Я не могу жить без языка и без друзей.
– А как ты думаешь, Россия вывернется?
– Вывернется.
– Почему ты так думаешь?
– Всегда побеждает здравый смысл.
– Всегда?
– Бывает с опозданием, но всегда.
«С опозданием на жизнь», – подумала я.
– У Италии очень большой национальный долг, – с огорчением сообщил Феллини, будто долг Италии касался его лично. – Огромный долг, но итальянцы беспечны. И в своей беспечности восходят до мудрости.
«Как дети», – подумала я. Беспечность – это высшая мудрость.
– Для итальянца самое главное – обеспечить свою семью, – продолжал Федерико. – Идея семьи выше идеи государства.
«Логично, – подумала я. – Семья – это и есть государство. Сильное государство – это большое количество обеспеченных семей».
Подошел официант.
– Что вы можете нам предложить? – спросил Федерико.
– Сырное мороженое и осьминог в собственных чернилах.
– Сырное мороженое? – подивился Федерико. – А как это возможно?
– Вы художник в своем деле, а мы в своем.
Официант был сухой, респектабельный, в бабочке. Как конферансье.
– Браво, – отметила я.
Официант приосанился.
– Ты знаешь такого человека: Герасимофф?
– Да. Он умер.
– В шестидесятых годах я с ним встречался. На кинофестивале. Он повез меня в машине по Москве, с каким-то человеком.
«С кэгэбешником», – подумала я.
– Подъехали к большому зданию. Университет, кажется.
– Да. Университет, высотное здание, – подтвердила я.
– Он говорит: смотрите, какой большой дом построили наши люди, освобожденные от капитализма.