Это, понятно, уже Аяксу. Послушен оказался одноглазый, кивнул спокойно, в сторонку отступил, отвернулся даже. Руки опустил, вздохнул грустно.
Поняла я — кончились шутки. Не горазд мой Аякс болеть. Иным силен, иному обучен.
— Эй! — заспешила. — Повеселились — и хватит! Ребята нам срочно нужно к...
— Папия?
Хвала Диовису Сверкающему! Не придется Аякса от свежих костей оттаскивать!
— Значит, Папия Муцила? Так... Р-р-разойдись!!!
Ого, ну и голосина, вмиг дорога опустела, не оглянулись даже. Кто же это? Знакомый, только никак узнать не могу. Доспех сверкающий, центурионский, шлем с красным гребнем по самые брови.
— Ну здравствуй, внучка консула. Ты точно не заблудилась? Тебе, верно, в Рим надо, на Капитолий.
Ганник! Вот незадача. Ну почему он?
* * *
Говорит Ганник-вождь:
— Я не рад тебе, Папия Муцила, как не рад этой победе. Разбить врага — не цель, разбить врага — средство. Ради чего мы победили? Спартак молчит, молчит Крикс. Может, ты скажешь, внучка консула?
Переглянулись мы с Аяксом. Опять! И не надоело ему Ганнику-вождю?
Говорит Ганник-вождь:
— Пока что идет грабеж. Грабить мы научились. Еще вчера можно было провозгласить восстановление Государства Италии, но вместо этого мы сожгли еще три виллы возле Капуи. Крикс, наш Первый Консул, говорит: «Рано!» Спартак, великий вождь, ничего не говорит. А что скажешь ты, внучка консула?
Я-то знала, что сказать, что ответить. Только услышит ли? И не до споров тогда было. А вот Аякс:
— Шел бы, Ганник-вождь, — отсюда да подальше! Чего к девушке пристал? Или не знаешь, кто Спартака про шестую когорту предупредил? Она воевала — не хуже тебя. Так что заткнись, Ганник-вождь, а то я помогу!
Не замолчал Ганник, посмотрел лишь странно. Говорит Ганник-вождь:
— А еще не рад я тебе, Папия Муцила, потому что именно мне придется сказать. Мне — а не другому. Я не люблю тебя, внучка консула, очень не люблю, но и тому, кто любит, такое говорить трудно. Ты пришла в час победы, но это недобрый час. Недобрый — для тебя, Папия.
Что?! Почему? Открыл рот Аякс, но я руку ему сжала чтоб не мешал. О чем это Ганник? Мы же победили!
И тут словно подсказал кто-то. Поглядела я на небо, на легкие облака, в бездонную синь. Запомни этот миг, Папия Муцила, навсегда запомни, здесь граница того было, сейчас все кончится — навечно, навечно...
Но мы же победили!
Говорит Ганник-вождь:
— Дух храброго витает высоко. Мы не были друзьями с твоим мужем, но он прожил достойно.
Тихо охнул одноглазый, но я лишь головой помотала. О чем это Ганник? С Эномаем они уж точно не друзья, но почему…
— Только, когда ты отплачешь, когда выльешь вино на могилу, не забудь спросить своих друзей: кто виноват в смерти гладиатора Эномая?
Вновь поглядела я на небо. Кажется, ночь настала? Но почему так быстро? Вдохнула, выдохнуть попыталась:
— Не верю! Нет...
Антифон
До сих пор не верю. Казалось бы, что необычного: был человек — нет человека. И Спартака уже нет, и Крикса, и Ганника, которого я так и не простила за его слова. Нет Красса, Помпея, Цезаря, нет Гая Фламиния, Лукреция Кара, нет Агриппы. И многих из тех, кто родился много, много позже — их тоже нет.
Не верю! До сих пор...
— Мне снится свобода. Свобода — и ты! — сказал мой муж Эномай.
— Мне нечем тебя утешить, обезьянка, — сказал Учитель.
* * *
Темно, очень темно.
— Нет-нет, Аякс, не надо. Дойду сама, сама. Мне нужно к Спартаку, к Спартаку!
Мне нужно к Спартаку. Я — ангел. Ангел несет весть.
— Я сама!
Идти было легко, темно только. Очень черная ночь... Людей почти не видно, только тени, тени, тени. Много их, теней, толпы и толпы к Везувию собрались. Победа, первая наша настоящая победа! Теперь поднимется вся Кампания, может быть, вся Италия, Спартак поведет наши легионы дальше, к новым победам.
Темно... Трудно идти...
Люди-тени, голоса-тени. Голос-тень Крикса, голос-тень Каста, еще чья-то, младшего Реса, кажется. Ничего ребята, все будет в порядке, мне только нужно увидеть Спартака. Я — ангел, ангел несет весть. В Помпеях, в грязном городе-лупанарии, мне рассказали не только о войск Глабра, но и о многом другом. Кое-что обождет, но главное надо сообщить сейчас, сегодня же, это важно, идет война, моя война!
Голоса-тени спорят — обо мне спорят. Нет-нет, я дойду, мне не нужно воды, не нужно лекаря, все в порядке мы же победили, победили! И мне нужно увидеть Спартака, нужно...
Очень темно. Даже теней не видно.
Темно.
— Здравствуй, Спартак!
— Здравствуй, ангел!
* * *
Очнулась я только дома. Привычная комната, сундук (старый, от прежних хозяев остался), где скучают наряды сиятельной, чтоб ей провалиться, Фабии Фистулы, серебряное зеркальце на столе (мое, не сиятельной!), новый плащ Эномая поверх ложа.
Дом, наш дом. Старые колонны, невысокие пинии У крыльца, тихий плеск мраморного фонтана.
Дом...
Все-таки уговорила — отвели. И хорошо. Хорошо...
Здесь кто-то был. Сундук открыт, миски сброшены со стола, зеркальце на столе не стоит — лежит. Наверняка римляне — заходили, искали неуловимых гладиаторов. Искали — не нашли.
Вот я и дома, мой Эномай! Жаль, не успела на рынок забежать!
Не пустили меня к Эномаю. «Нельзя» — сказал Крикс. Нельзя... Не стала я спорить. Нельзя так нельзя.
Извини, что не привезла тебе подарок, мой муж! Думала купить, даже приценилась кое к чему в лавке, той, что слева от «Огогонуса». Кое к чему... Удивить хотела, хотела, чтобы ты улыбнулся. Что теперь вспоминать, не купила, не удивила. И ты не улыбнулся. Извини!
Будь проклят, Ганник-вождь! Тебе мало просто убить ненавистную внучку консула? Надо было еще язык почесать — и в душу плюнуть напоследок! «Кто виноват в смерти гладиатора Эномая?» Я не стану спрашивать. Будь ты проклят, Гай Ганник!
Оглянулась по сторонам, вздохнула. Хотела дома побывать, Папия Муцила? Вот и побывала.
Все? Все!
Я люблю тебя, мой Эномай! Мы победили!
Достала верную заколку, пристроила в руке поудобнее. Не промахнусь? Не промахнусь!
В сердце. Прямо — в сердце!
Антифон
...Неловко ухватилась за борт, чуть не упала, кто-то помог, поддержал. Наконец коснулась ногами земли. Нет, не земли — грязи. Несколько черных капель мазнули по клетчатому пальто.