Но ей так не казалось. Я был даже сильнее, чем она думала, поскольку сумел скрыть упадок сил...
Гера видела, как я орудовал молниями во время битвы с титанами, восхищалась мной и, думаю, была искренна. Иначе разве потратила бы она столько усилий, чтобы мне понравиться?
Я не замедлил счесть ее самой умной и превосходной из всех богинь нового поколения. И выносливой к тому же! Ее красивая, величавая поступь ничуть не замедлялась.
Ах, какой удачный день! Я чувствовал, что вновь примирился с самим собой и Вселенной. Мне было отрадно все — от насекомого до солнца, — и все легко занимало место в гармоничной симфонии.
И какое удовольствие задумывать обширные планы, когда их так внимательно слушают, когда уместные и столь же заинтересованные вопросы воодушевляют их осуществить!
— Станет ли Олимп твоим окончательным жилищем? — поинтересовалась Гера.
— До настоящего момента я колебался, — ответил я. — Но сегодня, увидев Грецию такой, какой она предстает перед моим взором, думаю, что моей резиденцией должен остаться ее высочайший горный массив.
Гера одобрила мой выбор. Все это время Олимп мне благоприятствовал. Ей и самой он нравился. Его широкий амфитеатр, образованный вершинами, превосходно подходил для божественных собраний.
— А если, как ты говоришь, — сказала она, — твои величайшие замыслы касаются человека, то нет места лучше, чтобы наблюдать за шедевром Урана и продолжать его усовершенствование.
Правда, Олимп виделся Гере более пышно устроенным, и она предполагала, что меня там должен окружать более многочисленный, исполнительный и гораздо лучше упорядоченный двор. Похоже, она одарена и организаторскими способностями.
Вот так, сыны мои, некоторые женщины, усложняя вашу жизнь, делаются необходимы. Они ставят ваш дом на такую широкую ногу, что без них вы уже не можете обойтись.
— Мы могли бы иногда устраивать богам празднества, которые свидетельствовали бы о твоем всемогуществе и служили бы образцом для людей.
Упоенный ходьбой, я не обратил внимания на это первое «мы» — так естественно оно прозвучало. Мы с Герой, приближаясь к берегу моря, приметили пляж, где какой-то рыбак жарил на костре свой недавний улов.
Четыре основы жизни.
Счастливый рыбак
Костер, разведенный на берегу, — это четыре элемента, которые вместе занимаются любовью. Признаюсь вам, никакое другое зрелище не может быть приятнее взору богов.
Я уже говорил, что все создается из агрессивного притяжения двух конкретных сил, которые сочетаются и взаимно уничтожаются в третьей и новой реальности. Так вы решили, что Число является триадой.
Но теперь я должен вам открыть, что для сохранения и продолжения жизни нужны четыре силы, чьи взаимодополняющие противоречия без конца разрушаются и заново сочетаются.
Третий элемент триады был бы лишь отсутствием притяжения, абстракцией, застывшей в конечном одиночестве, если бы в свою очередь сам не являлся агрессором и не испытывал агрессию, не был бы пожирающим и пожираемым магнитом — силой, противоречащей себе самой.
Итак, если три — число любого творения, то четыре — число незримых основ всякой жизни.
Не забывайте этого, когда, вперяя глаза в свои увеличительные стекла, вы силитесь исследовать бесконечно малое или бесконечно большое по отношению к вам и даже проникнуть в тайну собственных генов.
Но не забывайте также, что каждый как из трех, так и из четырех элементов тройствен, то есть представлен в своей сути, своем проявлении и отсутствии. Таким образом, три — это девять, а четыре — двенадцать...
Я знаю среди вас таких, кто не схватится за голову, но немедленно почувствует оправдание своей потребности еще в одной женщине помимо жены. Им не возбраняется также понять и потребность собственных жен, заставляющую их порой загораться другой страстью в объятиях любовника...
Вот что (и еще многое другое) видят боги в пламени горящего на берегу моря простого костерка из веток виноградной лозы.
В тот день взаимопонимание между мной и Герой было столь полным, что нам было достаточно обменяться взглядами. Мы уменьшились до человеческих размеров и пошли, держась за руки, к рыбаку и его костру.
Рыбак пригласил нас сесть и угостил своей рыбой. Он сделал это с тем благородством и простотой, что встречаются лишь у тех, у кого либо нет ничего, либо есть все: у настоящих бедняков и настоящих царей.
Этот рыбак располагал, подобно монарху, сказочными сокровищами, которые не ограничивались смехотворными пределами его крошечного имущества. Он располагал песком, куда пригласил нас сесть, неисчерпаемым морем, откуда его ловкие руки вытащили рыбу, жаром угольев, принесенных в ладонях из соседского очага, ветерком, оживлявшим пламя. В этом месте и в этот краткий миг он был абсолютным владыкой четырех стихий.
Он не задал нам никаких вопросов и отнесся с бесконечным уважением. Для уроженца Греции в любом путнике может таиться бог. И грек прав; это вы, насмешники, ошибаетесь.
Никогда, ни в одном из своих похождений, которые я совершил, укрывшись плащом человеческого обличья, я не пробовал более вкусного яства, чем эта рыба, только что вытащенная из воды, приготовленная в собственном соку, посоленная морем и благоухающая травами. Мы уплетали за обе щеки, слегка обжигая себе губы и пальцы. Когда мы покончили с угощением, рыбак поблагодарил нас.
— За что ты нас благодаришь? — спросил я. — Ведь это мы обязаны тебе благодарностью.
— За то, что я мог любоваться двумя молодыми созданиями, красивыми, веселыми и любящими друг друга. И еще за то, что теперь я никогда уже не почувствую себя бедняком, ведь я — неимущий и одинокий — смог дать тем, кто так щедро одарен.
Мы с Герой переглянулись, наши руки потянулись друг к другу, пальцы сами собой переплелись — наши почерневшие от обгорелой чешуи пальцы.
Что я вам недавно говорил о числе четыре? Была прекраснорукая Гера; был я, Зевс; была любовь. Требовался еще этот рыбак, четвертый элемент, чтобы любовь стала для нас реальностью и чтобы пришли в движение силы жизни.
Вы, счастливые пары, путешествующие по Греции, никогда не забывайте, что мы, боги, не всегда выдумываем себе обличье. Часто, чтобы в нужный момент был совершен нужный поступок, мы проникаем в вас без вашего ведома. И тогда на каком-нибудь пляже, подобном сотням других, или же в разбросанной белой деревушке, или за столом, накрытом у обочины пыльной дороги самым непритязательным угощением, или просто перед кипарисами, чьи заостренные верхушки вонзаются в небосвод, вы вдруг почувствуете, что вас наполняет невыразимая, неизъяснимая радость, которая одновременно и в вас, и вокруг вас; которая и пламень, и покой. Время становится легким; все для вас наполняется счастьем, и вам хочется, чтобы это состояние длилось вечно.
Это блаженство вызвано нашим присутствием. Сами вы не можете заметить окутавшую вас ауру, но внимательные взгляды ее узнают. Так что детская, взрослая или старческая рука, протягивающая вам розу или тяжелую гроздь темно-лилового винограда, обращена к прохожим богам, богам, которыми вы в этот миг являетесь.