Гиганты напали на Олимп. Опять мы увидели, как из-за Карпат на нас хлынула их чудовищная, вопящая орда; ее вел Алкионей, чья косматая голова почти касалась неба. Снова выскочили из-за Балкан Офион и Красный Порфирион, оба плешивые и в длинных шрамах, что остались от моей молнии с предыдущей войны. Вокруг них, перешагивая через горы, теснились: Клитий-драчун, вопивший о победе еще до вступления в схватку, Мимант, Тоон, Паллант, свиреггый Агрий, широкий, ужасающий, волосатый Энкелад, Полибот — истребитель стад, и другие... Их надувшиеся икры напоминали клубки змей. Они вырывали целые дубы, превращая их в дротики или палицы. Снова задрожали горы; воздух, наполненный грохотом, зловонием и пылью, вздымался вихрями, и в этих вихрях мы узнавали гигантов. Опять на нас посыпались скалы и горящие деревья. Двадцать четыре бедствия, которые могут удручить мир: лавины, землетрясения, циклоны, лесные пожары, град, падеж скота... в общем, все, от чего стонут люди, было направлено против богов.
К нашим прежним врагам присоединились Алоады: Эфиальт и От, иначе говоря, Кошмар и Глупость, двое сыновей моего вечно недовольного брата Посейдона, два шалопая, каждый год выраставшие на локоть в высоту и в ширину, чей рост, казалось, ничто не может остановить. Мимант, Тоон, Клитий и другие заморочили им голову россказнями о временах Крона.
Каждое из ваших поколений также производит своих Алоадов, которые путают суету с действием, лелеют прошлое, в котором не жили, и мечтают вернуть какого-нибудь Крона. От и Эфиальт орали, что горы побросают в море, а сушу зальют водой, то есть перекроят мир в конечном счете. Схватившись за Пелион, они уже начали громоздить его на Оссу, сооружая себе лестницу, чтобы взобраться на Олимп.
Каким бы остервенелым ни был натиск, я все же не вызвал из Тартара одноглазых и сторуких, которые сторожили закованных титанов. Надо верно оценивать силы противника и в зависимости от этого решать, какие средства против него использовать. Для отражения атаки гигантов отнюдь не требовалось рисковать будущим Вселенной. Так что силы уничтожения остались там, где были: в своем подземном равновесии; я решил, что мы обойдемся нашим привычным оружием.
Боги сплотились вокруг меня, и каждый выбрал себе противника. Посейдон совершил свой первый подвиг. Отколов трезубцем оконечность острова Кос, он поднял в воздух эту огромную каменную глыбу и метнул в Полибота — пожирателя стад. Тот исчез в глубине моря, а расплющившая его скала, под которой он навсегда упокоился, стала островом Нисиросом.
Не переставая орудовать молнией, я присматривал за своими сыновьями, ведь это была их первая битва. Особенно я опасался за Гефеста, который из-за своих увечных ног был в невыгодном положении. Но я изумился, видя, какие чудеса он творит. О! Он и не думал никуда бежать. Надежно опираясь о вулкан, он выуживал из кратера спекшуюся массу раскаленных минералов и верной рукой бросал в осаждавших. Так он попал прямо в лицо Клитию-бахвалу — и снес ему голову. Следующим рухнул Мимант, получивший огненным ядром в грудь. У Гефеста было уже две победы, но он ничуть не кичился этим, а, склонившись к своему кратеру, выуживал новые метательные снаряды.
Зато Арес слишком много кричал, слишком суетился, слишком часто менял противника и забывал прикрываться. Его удары были мощными, но беспорядочными. Бросаясь то на один край битвы, то на другой, Арес тем самым мешал мне. Я выкрикнул несколько советов, но он, оглушенный собственным криком, похоже, их не услышал.
Афина, как прежде, стояла подле меня и, держа драгоценную Эгиду, прикрывала нас обоих. Ах, какую успешную боевую пару составляли мы с моей дочерью! Все наши движения были согласованы и дополняли друг друга. Афина отбивала удары, предназначенные мне; я довершал то, что начинала Афина.
Когда гигант Энкелад, бросившись из Эпира, напал на меня со спины, чтобы схватить за плечи, именно Афина остановила его своим копьем, опрокинула на Италию и искромсала на скалистых сицилийских мысах. Однако едва она выпрямилась, как на нее набросился гигант Паллант и попытался изнасиловать. Но я предупредил это оскорбление, поразив Палланта молнией в живот. Он рухнул на плато Македонии, раздавив его судорогами своей боли и вспугнув больших бледнокрылых грифов, которые разлетелись в разные стороны. Афина тотчас же целиком содрала кожу с гиганта и соорудила из нее панцирь, который отныне надевает на всякую битву. Вместе с кожей моя дочь содрала со своего противника и само имя и тоже вооружилась им, словно звучащим доспехом; с тех пор моя дочь зовется Афиной Палладой, напоминая всем, что ее девственность неприкосновенна.
Тем временем мой кузен Прометей метался по всем континентам, пытаясь уберечь людей.
— Бегите врассыпную! Прячьтесь и не высовывайтесь! Вы должны уцелеть! — кричал он им. — Хватит стенать над загубленным урожаем и снесенными крышами. Ну же! Спасайтесь!
Увы! Люди, не умеющие, в отличие от животных, предчувствовать катастрофы, мириадами гибли в наших схватках. Прятались в каком-нибудь лесу? Именно его в следующее мгновение валил Алкионей, а дерево, под которым, как казалось людям, они надежно укрылись, оказывалось тем самым, в которое попадала моя молния. Забивались в какую-нибудь пещеру на склоне горы? Тоон упирался ногой в этот склон и давил его с оглушительным треском костей и камней. А бросившись к побережью, беглецы натыкались на коней Посейдона, спешившего нам на подмогу, и кони топтали людей своим пенным галопом. Род человеческий, с таким трудом, с таким усердием возрожденный после войны с титанами, снова оказался на грани уничтожения.
Был один момент крайней сумятицы, когда Алоады благодаря ступеням из нагроможденных гор смогли взобраться на Олимп. В упоении, что оказались там, оба негодяя, уже считавшие себя хозяевами мира, стали гоняться за богинями, выставляя напоказ свой срам — под стать их росту. Музы, Хариты и нимфы в ужасе разбегались. Арес порывисто кинулся их защищать, но, по-прежнему нанося бестолковые удары, споткнулся. Кошмар и Глупость сцепились с богом войны в неописуемой схватке, и вскоре я увидел, что Алоады одержали в ней верх. Поставив Ареса на колени, они дубасили его в свое удовольствие.
Я хотел прийти на помощь сыну, но Офион и Алкионей оттеснили меня от него. В то же время я услышал крики Геры, которую душил Красный Порфирион. В выборе между супругой и сыном я, признаться, не колебался.
Я придавил Офиона горой, ослепил Алкионея двумя вспышками молний и сквозь дым, пламя, каменную пыль, грохот, жар бросился на Порфириона. Геката, моя добрая союзница, ударом скалы поразила гиганта в печень, и его жажда убийства тотчас же обратилась в жажду изнасилования. Гера в разодранных одеждах уже брыкалась под чреслами чудовища. Я схватил Порфириона за шкирку, перевернул, стукнул пару раз о свой престол, а потом метнул в него столько молний, сколько помешалось в руке. Я поразил его в двадцати местах, но не отпускал, пока все его тело не затрещало, как раскаленное масло.
Этот момент стал поворотным в битве, словно провал попытки осквернить богинь означал для гигантов поражение.
Как раз это, смертные, нисколько не должно вас удивлять. Вспомните-ка ваши собственные войны. Разве страны и партии не принимают в ваших головах образ женщины-матери, когда вы говорите о вашей собственной нации, и девицы, которой надо овладеть, когда речь идет о чужой? А что, как не тайные мечты об изнасиловании, уравновешивает страх, который вы испытываете душными ночами перед битвой? И, произнося слово «завоевание», о чем вы на самом деле думаете?