Эшли вовсе не ожидал, что его билль пройдет через парламент и обратится в закон. Личные законопроекты почти неизменно проваливаются, однако билль позволял ему водрузить собственный (патриотический) флаг на семейной территории и «поддержать общее дело». Правительство лейбористов уже пыталось доказать свою заботу о семье, разглагольствуя о семейных налоговых льготах, о скидках с подоходного налога, пропорциональных числу детей, и прочих механизмах, нагонявших зевоту даже на тех, кто от них непосредственно выигрывал. Его же билль позволял застолбить прибыльный участок и заставить новых лейбористов повертеться. Если они выступят против Эшли, он наживет на такой глупости порядочный политический капитал. Популярные у среднего класса бульварные газетенки уже были на его стороне. «Великий национальный барьер» Эшли Барсон-Гарленда апеллировал к «внутреннему чутью» (как эти газеты предпочитали называть фанатизм и предрассудки) «подавляющего большинства» тех, кого тревожили и «лживые увертки» людей, по которым давно уже плачут психушки, и «воинствующий» еврофеодализм. Чем, в конце-то концов, является Интернет, как не черным ходом, через который к нам лезет культурная иммиграция самого гнусного толка? Дети (дети, великий Боже!) отданы на милость проповедников гомосексуализма, антикапиталистически настроенных бунтарей, торговцев наркотиками и извращенцев. К счастью, всему этому противостоит такой человек, как Эшли Барсон-Гарленд! Его «Билль о поставщиках интернет-услуг», что ни говори, «нажимает на правильные кнопки» и «посылает правильные сигналы».
В тот вечер герой рядовых, достойных, законопослушных граждан смотрел специальный выпуск «Би-би-си», посвященный «Феномену электронной коммерции», – смотрел главным образом для того, чтобы выяснить, что из сказанного им в интервью продюсеры программы подрезали, исказили, а то и вовсе выкинули. Когда начался сопровождавшийся обычными журналистскими гиперболами показ материала о Саймоне Коттере, он презрительно усмехнулся, однако известие о том, что Коттер навсегда возвращается на родину, заставило его навострить уши. Эшли откинул крышку лэптопа, ввел пароль и начал записывать в своем дневнике:
Подобно Уинстону Черчиллю, я обнаружил, что порою достаточно лишь прочитать либо услышать слова «патриотизм», «Англия» или «родина», как на глаза мои наворачиваются слезы. Полагаю, это явление можно обозначить как «старческий маразм». Что-то рановато он у меня наступил. Каков поворот – когда я был подростком, мой член начинал дергаться и протекать, стоило мне только увидеть такие слова, как «юноша» или «мальчик». В зрелые годы «семья», «очаг» и «страна» стали словами, от которых подрагивают и протекают мои глаза, увидевшие их на печатной странице. Различные симптомы одной и той же болезни, несомненно…
Этот Саймон Коттер меня заинтересовал. Он не лезет ко всем со своими взглядами. Он разбогател благодаря предприимчивости и, значит, по необходимости должен быть прирожденным тори – при всей его хипповатой внешности. Теперь, когда звезда Новых Лейбористов закатывается, его необходимо заманить в свои сети и затем приручить. Весьма вероятно, что он инстинктивно сочтет мой билль угрозой для себя. Однако если я попрошу о встрече с ним… скажу, что ценю его вклад, что стремлюсь проконсультироваться со всеми заинтересованными сторонами, учесть все точки зрения, выслушать все мнения, объединить людей, а не разобщить их и т.д. и т.д., – возможно, мне удастся подольститься к нему и склонить к того или иного рода сотрудничеству. Недурной был бы улов…
Эшли захлопнул крышку компьютера и снова взглянул на экран телевизора. Там обсуждался его законопроект. Какой-то одетый в тенниску жидковолосый молокосос-миллионер обвинял Барсон-Гарленда в попытках создать стерилизованную внутреннюю сеть связи, которая отрежет Британию от остального мира.
– Киберпространство подобно огромному городу, – талдычил золотушный олух, выговаривая гласные так, что Эшли корежило. Этот нытик еще и интонацию повышал в конце каждого предложения, как будто все они были вопросительными. – Наряду с торговыми центрами, галереями, музеями и библиотеками в нем имеются также трущобы и кварталы красных фонарей. Разумеется. Они имеются в Амстердаме, Нью-Йорке, Париже, Берлине и Лондоне. Чего не скажешь об Эр-Рияде, Саудовской Аравии или Монтгомери, штат Алабама. Где бы мы предпочли жить – в Лондоне или в Эр-Рияде? В Амстердаме или в Алабаме? Повсюду, где существует свобода, вы найдете также секс, наркотики и рок-н-ролл. Интернет ничем в этом смысле не отличается.
Эшли насмешливо фыркнул.
– И повсюду, где существуют секс, наркотики и рок-н-ролл, – произнес он, – вы найдете обезлюдевшие населенные пункту распавшиеся семьи и нравственные пустоши, изгаженные зарапортовавшимися ничтожествами вроде тебя.
Фраза понравилась Эшли, и он добавил ее к сегодняшней записи в дневнике.
Руфус Кейд вошел в свою квартиру и плюхнулся на диван.
– Староват я для этого становлюсь, – тяжело вздохнув, сообщил он себе самому.
На автоответчике мигала лампочка, но Руфус решил с ним не связываться. Не иначе как Джу, Джейн или Джули опять понадобились деньги. Неужели нельзя было жениться на бабе, чье имя не начинается с «Дж»? Хоть раз в жизни. Хотя бы на пробу. На той же Люси из его офиса – хорошая была девушка. Хорошая девушка, обалденный передок и все такое. Или на Зои. Или на Дон. Они вот не лезли к нему с судебными распоряжениями и письмами адвокатов. Они называли его «Руфи» и поддразнивали насчет его живота. В следующей жизни он, прежде чем заговорить с какой-нибудь «Дж», отбежит от нее на целую милю. Ноющие сучки, все до единой. За школу плати, за медицинскую страховку плати, за отдых плати. И каждому ребенку, гневно думал Руфус, вытряхивая последние остатки марафета на покрытый стеклом кофейный столик, каждому сопливому ребенку совершенно необходимо лечить долбаные зубы. Какой-то ублюдок из Сохо решил, что зубные скобки это хрен его знает как круто, – и тут же во всей стране не осталось подростка без дорогих разноцветных проволочек, намотанных на его замудоханные клыки. Яйца бы им всем поотрывать.
Руфус взял газету. С первой ее страницы щерился прыщавый, едва достигший половой зрелости, новоиспеченный электронный миллионер.
– Пидоры, – пробормотал Руфус. – Как они, на хер, это делают?
Ровно неделю назад Руфус направил Майкла Джексона, Мадонну, Мэрилин Монро и принца Уэльского в Центр проектирования бизнеса, на завтрак новой электронной компании. Невесть по каким причинам устроитель завтрака – «КоттерДотКом», мать ее, кто же еще? – попросил присутствовать и Руфуса, что его и рассердило, и озадачило. Он мог найти себе занятие и получше, чем смотреть, как Мадонна расплескивает вино и как пьяные журналисты дергают Майкла Джексона за вихры. На хрена он им там понадобился? Но с ними же не поспоришь. Кто платит, тот и заказывает музыку, а «КДК» платила больше всех. Люди в массе своей считали, что его агентство уже устарело (слишком отдает восьмидесятыми, душка, этакая vieux chapeau [68] ), а это придавало благоволению новичков вроде «КДК» особую ценность. Да если в они попросили, Руфус скакал бы голышом сквозь горящие обручи. Он стоял, походя на разжиревший лимон, и наблюдал, как его модели снуют по комнате, разнося бутерброды и выпивку. Пришлось отсидеть скучную, разозлившую его презентацию, после чего он напился. Конечно, если подумать, утро не пропало совсем уж впустую. Скоро, напомнил он себе, взглянув на часы, должен прийти Джон.