Шагая по мосту Ватерлоо к ресторану, в котором поджидали его Гордон с Порцией, Альберт то и дело оглядывался на только что покинутую им высоченную стеклянную башню. Он не был ни суеверен, ни религиозен и все же не мог не гадать, какая сила или божество послали ему столь невероятную удачу. Как и у всех семнадцатилетних юношей, чувство вины в нем было сильнее чувства гордости, так что обычно он ждал от судьбы скорее кар, чем наград. Четыре с половиной года назад, во время бармицвы, он мысленно скрестил пальцы и в продолжение всей церемонии предавался скабрезным, святотатственным мыслям. И несколько недель потом ожидал, что Бог поквитается с ним. Но ничего не дождался. Бог выразил свой гнев, послав ему хороших друзей, крепкое здоровье и добрых родителей. А в довершение всего ему теперь предстояло стать фаворитом при дворе короля Коттера.
По каменной лестнице ресторана «Кристофер» он взлетел, перескакивая через две ступеньки сразу. Порция и Гордон, нервно прихлебывавшие за своим столиком минеральную воду, его появления не заметили. Альберт остановил проходившего мимо официанта и улыбнулся ему во весь рот.
– Вы не могли бы принести вон на тот столик бутылку шампанского? Лучшее, какое у вас найдется.
– Разумеется, сэр. – Официант поклонился и убежал.
– Милый! – Порция поманила сына. – Ну как? Как все прошло?
– Ух, чтоб меня! Не знаю, с чего и начать.
Ощущая себя до нелепости взрослым, Альберт уселся за столик и рассказал родителям о планах Саймона Коттера.
– Как видите, лучшего мне не найти ни на земле, ни на небе, – завершил он свой рассказ. – Блестяще, а?
К столику приблизился с ведерком льда и бутылкой «Кристаль» [74] официант.
Гордон, хмуро вглядывавшийся в столовые приборы, словно стараясь уловить в задыхающемся рассказе Альберта некий намек на подвох, поднял на официанта глаза.
– Это зачем? Я шампанского не заказывал.
– Э-э, пап, это я его заказал. Деньги верну тебе в самом скором времени, обещаю.
Порция сжала руку Альберта.
– И правильно сделал, – сказала она, с тревогой посматривая на Гордона. – Нам безусловно есть что отметить, верно, дорогой?
Альберт, уловив в ее голосе просящую нотку, наклонился к отцу, чтобы поддержать мать.
– Пап, я понимаю, все происходит слишком быстро, но ведь это же великолепно, как по-твоему? Я хочу сказать, что в любом случае ничего не теряю.
Гордон вдруг улыбнулся и потрепал сына по плечу.
– Конечно, великолепно, Альби. Просто годы, проведенные в Сити, научили меня осторожности, только и всего. Уверен, все будет хорошо. Я горжусь тобой. Честно.
– Он сказал… – Альберт чуть покраснел, – сказал, что считает тебя замечательным человеком, пап.
– Да? Неужели? Ну что же, он и сам человек замечательный.
– Ты знаешь, он сейчас покупает газету, «Лондон ивнинг пресс».
– Ты уверен? Об этом нигде не писали.
– Абсолютно. Он сказал, что дело это сложное, но пора бы «Стандард» получить конкурента. И еще он учреждает в Оксфорде кафедру.
– Это все ладно, – вмешалась Порция, – но ты мне лучше скажи, что он за человек? Снял он хоть раз свои солнечные очки? Тебе не показалось, что он еврей? На фотографиях он выглядит очень смуглым и симпатичным. Как по-твоему, он красит волосы?
– Ради всего святого, мам… – Альберт с Гордоном встретились взглядом и расхохотались, ощущая мужскую солидарность.
– Ну, – словно оправдываясь, произнесла Порция, – такие вещи важны. Они могут многое рассказать о человеке.
– Да, кстати, он прочитал все твои книги. Так он сказал. Это тебе что-нибудь о нем говорит?
Отец и сын, увидев, что Порция покраснела, рассмеялись снова.
– Выпьем за здоровье этого образца вкуса и здравомыслия, – провозгласил, поднимая бокал, Гордон.
– За Саймона Коттера! – воскликнули все трое.
Руфус Кейд сидел у себя в квартире, любовно оглядывая деньги, кучей сваленные перед ним на столе. Он уже пересчитал их два раза и теперь раздумывал – не пересчитать ли и в третий? Пересчитывать сто тысяч подержанными двадцатками задача не из простых, но когда эти деньги – твои, когда никакие налоговики и бывшие жены не в состоянии наложить на них жадные лапы, такой пересчет представляет собой приятнейшее препровождение времени.
Руфус насыпал на незанятый участок кофейного столика дорожку кокаина. Наконец-то, наконец-то дела пошли на лад. Нынешний вечер – последний, больше он нюхать не будет. Всем этим двадцаткам можно найти применение и получше. Он преобразует свой бизнес, сойдется с какой-нибудь девушкой, чье имя не начинается на «Дж», и переедет за город. Чистый воздух, здоровые физические упражнения и правильная диета превратят его из рыхлого, потного красноглазого борова, с коим он уже свыкся, в человека, которого действительно можно будет любить. Сейчас, глядя на деньги, он вдруг понял, что за всю свою исковерканную жизнь ни разу не смог проникнуться к себе хотя бы простой приязнью. Теперь он станет больше думать о других. Чем не «спасенья узкая тропа»? Чтобы вступить на путь, в конце которого маячит любовь к себе, необходимо сделать крохотный шажок навстречу другим людям.
Возможность появляться в офисе с утра пораньше, да еще и с чистой, трезвой головой – и сама-то по себе вещь ценная. Теперь в его голове всегда будет звучать сигнал, издаваемый трезвостью, – ясный, высокий, никогда не стихающий. Его веселость и чувство юмора войдут в поговорку. Впереди целый уик-энд, который он посвятит самоочищению. Начать можно в любую минуту – выбросив дозировочные стеклышки и серебряную трубочку. Может быть, он даже съездит в гости к родителям. Руфус представил себе эту сцену: радость, которая охватывает мать, букет цветов у него под мышкой, шутку, которая сама собой вдруг приходит на ум, и улыбку – более широкую, чем все, какими он улыбался за многие годы. Не такой уж он и дурной человек. Ему присущ сдержанный юмор, спокойная общительность. Всего этого хватило на то, чтобы превратить трех женщин подряд в его жен и несчетное количество других – в любовниц.
На стене за спиной задребезжал домофон, и от этого грубого вторжения внешнего мира в его размышления сердце Руфуса подскочило. Он встал с дивана и, сняв трубку переговорного устройства, с удивлением отметил, что рука его дрожит.
– Кто это?
В устройстве прозвучал, перекрывая рев уличного движения, незнакомый голос, говоривший как-то уж слишком нараспев:
– Я друг Джона. Нам необходимо поговорить, это очень важно.
Руфус обернулся, окинул взглядом наваленные на столе деньги.
– Мне сейчас не очень удобно. Я… Я кое-кого ожидаю.
– Все займет не больше пяти минут. Речь идет о вашей безопасности.