Бобби Робсону
Мы хотели бы поблагодарить Роджера Ордиша, который выкраивал время для постановки этого шоу, снимая одновременно сериал «Сэр Джеймс Сэвил непременно использует свое влияние, чтобы уладить все удовлетворительным для вас образом»; Ури Геллера за то, что он такой смешной; и официанта за то, что он отыскал очки Стивена.
Стивен. Ну что, Хью, вот она, книжка-то.
Хью. Точно.
Стивен. Отменно сказано. (Короткая пауза). Ладно, может, ты дашь какой-нибудь совет человеку, который только что снял ее с полки, — ну, скажем, в одном из тех чистых, прекрасных книжных магазинов на Хай-стрит, что продают это значительное новое произведение искусства, — и теперь подумывает, не приобрести ли ему или ей эту книгу или, по меньшей мере, не стащить ли, засунув в штанину или трусы?
Хью. Видишь ли, Стивен, прежде всего я хотел бы поздравить потенциального вора или воровку с его или ее хорошим вкусом или вкусами, но хотел бы так же не без изящества сопроводить это поздравление предостережением или предупреждением.
(Хью замолкает и просто стоит, уставившись на что-то поверх плеча или плеч Стивена. Пауза более продолжительная.)
Стивен. М-да. Мне все же не терпится узнать, какова природа этого предостережения или предупреждения.
Хью. (Вздрагивает и приходит в себя.) Извини, мне показалось, что я увидел нечто темное, живое и неприятное.
Стивен. Должно быть, то была игра твоего воображения.
Хью. Вероятно. Итак, предостережение, уведомление, наставление или предупреждение, которое я хотел бы дать потенциальному вору или воровке этой книги. Кем бы вы ни были, как бы вас ни звали, как далеко вы ни убежали бы, как бы ни тужились изменить свой облик при помощи полотенец и хитроумно нанесенных на лицо мазков цветного йогурта, сколько бы приемов самозащиты ни знали, мы все равно найдем вас и уничтожим.
Стивен. Рано или поздно.
Хью. Мы уничтожим вас рано или поздно. И когда мы…
Стивен. Ну, тогда-то уж…
Хью. Вот именно.
Стивен. Итак, помните. От нас не открестишься.
Хью. Мы все равно там будем. На другой стороне улицы. В темных очках.
Стивен. Со сложенными на груди руками.
Хью. Внимательно наблюдающими за вами.
Стивен. С безмолвным неодобрением.
Хью. Так что, самое для вас лучшее — потопать к кассе и заплатить сидящей за ней милейшей даме деньги за эту книгу.
Стивен. Помимо всего прочего, поступив как-то иначе, вы обнаружите, что шутки, которыми кишит эта книга, вовсе не представляются вам смешными.
Хью. Это верно. Каждая из них покажется вам тупой, как…
Стивен. Тупой, как…
Хью. Тупой, как самая тупая штука, сегодня отупевшая в особенности.
Стивен. Точно. Но знаешь, Хью! Давай покончим с этим тяжелым разговором и расскажем честному, в среднем, и на редкость симпатичному покупателю — или покупательнице — о том, как эта книга обрела бытие.
Хью. Она его не обрела, Стивен. Ты спутал ее с Библией.
Стивен. Ха, вот почти образцовый по комичности пример недопонимания, Хью. Произнося «бытие», я имел в виду «жизнь, существование».
Хью. (Утирая слезы.) Ну да! Понял! А я-то решил…
Стивен. (От смеха валясь на пол.) О господи, о господи!
(Некоторое время они помогают друг другу подняться с пола.)
Нет, эта книга стала результатом огромного коммерческого давления, — не правда ли, Хью? — которое оказывалось на нас с тем, чтобы мы сделали тексты передачи «Немного Фрая и Лори» доступными для широкой публики.
Хью. Говоря об «огромном коммерческом давлении», ты имеешь в виду…
Стивен. Я имею в виду вечно пьяного, получающего непомерные деньги руководящего сотрудника издательства, который решил, что эта книга способна отсрочить его увольнение.
Хью. Да, верно.
Стивен. Мы сочиняли эти сценки в период… какой это был период, Хью?
Хью. Период времени, если я ничего не путаю.
Стивен. В период нескольких месяцев, поместившихся между июнем и декабрем 1987 года.
Хью. Когда мир был еще юн и все казалось слегка приукрашенным.
Стивен. Но почему, мог бы спросить ты, писали мы наши сценки?
Хью. Э-э, позволь мне вывернуть твой вопрос наизнанку и задать его так: «Почему, мог бы спросить ты, мы облекли нашу писанину в сценическую форму?».
Стивен. А теперь позволь мне вывернуть твой вопрос наизнанку и задать его так: «Ты мог бы спросить: почему писали мы наши сценки?».
Хью. Потому что они уже словно носились в воздухе.
Стивен. Нет, Хью, нигде они не носились. В том-то все и дело. Поразительно, но никто до нас этих сценок так и не написал.
Хью. Вообще-то, «Питоны» писали что-то очень похожее, разве нет?
(Стивен неловко поеживается.)
Стивен. (Сквозь стиснутые зубы) Замолкни, Хью.
Хью. Извини.
Стивен. Нет, эти сценки, они — как у нас принято говорить, — самые что ни на есть настоящие дети нашего разума.
Хью. Наши дети.
Стивен. В определенном смысле — да. В смысле совершенно неприемлемом.
Хью. Да. Поскольку сказанное вовсе не означает, что мы ложились в одну постель, вставляли наши телесные патрубки в разные теплые места друг друга, а после разродились стопкой бумаги, на которой были запечатлены эти замечательные сценки — верно, Стивен?
Стивен. Хью.
Хью. Да?
Стивен. Закрой хотя бы ненадолго свою поганую пасть, ладно?
Хью. Как скажешь.
Стивен. Теперь вы можете внимательнейшим образом перечитывать эти сценки и вообще делать с ними все, что вам захочется.
Хью. В определенных и чрезвычайно увлекательных юридических рамках.
Стивен. Правильно. Нам следует предупредить вас, что исполнять эти сценки на публике, да еще и взимая с нее плату, вы не вправе.
Хью. Правда, с какой стати может кому-то захотеться исполнять эти сценки на публике, я, хоть ты убей меня мокрым подгузником, сказать не возьмусь.