Но довольно об этом. Будем считать, что мы с Бетховеном «вошли в систему». Мы к нему еще скоро вернемся. А пока самое время проверить, как там наш старый знакомый, человек, написавший симфоний больше, чем… попросту говоря, больше, чем нам на самом-то деле нужно, — единственный и неповторимый — вы небось думали, что он уже умер, — Франц Йозеф «Не Называйте Меня Занудой» Гайдн.
Период капельмейстерства у Эстергази завершился. Всего пару лет назад Гайдн набросал — ко дню рождения императора — государственный гимн Австрии. Он назвал его так: «Gott erhalt Franz der Kaiser». Разумеется, впоследствии этот гимн несколько изменился по настроению — это когда слова его заменили на «Deutschland, Deutschland, über alles». Собственно, отставки от Гайдна ожидали. Чувствовал он себя не очень хорошо, лет ему было под семьдесят, и многие полагали, что лучшие свои вещи он уже создал.
Гайдн же ни с чем из этого согласен не был. Как раз когда над мечтой Эстергази заходило солнце, наш Франц создал одно из своих самых юношеских по звучанию произведений, коему предстояло стать и одним из самых популярных сочинений, написанных им для хора, — «Времена года». И лишь через год после этого Гайдн подал в отставку, получив полную пенсию и оставшись человеком, почитаемым всеми одним из великих мастеров классической музыки.
БЕТХОВЕН НА СТАРТЕ
1803-й. Позвольте быстренько рассказать вам, что там к чему. 1803-й — у Наполеона дела идут хорошо. Вернее, скоро пойдут хорошо, ведь так? Не будем его пока трогать. Скульптор Канова изваял небольшую, но отличающуюся красотою форм статую тезки знаменитого коньяка. Кстати, Франция и Британия опять воюют… Как выражаются в Лидсе, Ici nous allons, encore [*]. Идем дальше. На ипподроме «Гудвуд» состоялись первые скачки, а Тёрнер, чей «Миллбанк при лунном свете» был хорошо принят публикой, представил ей «Порт Кале». Думаю, если бы он сегодня отправился с мольбертом в те же места, картины эти назывались бы «Миллбанкские борзописцы» и «Бунт в сумасшедшем доме Кале». Можете, если хотите, назвать меня реакционером.
Однако вернемся к рассерженному молодому человеку по имени Людвиг ван Бетховен. Он родился в Бонне в декабре 1770-го. Детство провел печальное — буйный, здорово пьющий отец побоями принуждал сына к занятиям. Впрочем, в отношении музыкальном эта неразумная метода себя оправдала — на Бетховена обратил внимание брат Марии Антуанетты, кёльнский курфюрст Максимилиан Франц, назначивший его вторым придворным органистом. Когда же отец по причине пьянства лишился места, Бетховену пришлось зарабатывать на жизнь, играя на альте в низкопробном театрике. Какое унижение! Это я не о низкопробном театрике, а об игре на альте [♫]. В 1792 году Бетховен отправился в Вену, чтобы поучиться у Гайдна, и в итоге в Бонн никогда уже не вернулся. Три года спустя он начал деятельность концертирующего пианиста, исполняя собственный фортепианный концерт (почти наверняка первый), и вскоре приобрел серьезную репутацию и пианиста, и композитора. Однако, как вы легко можете себе представить, судьба вовсе не собиралась осчастливить Бетховена хорошим концом из книжки — «и с тех пор он жил без забот». Всего год спустя у него обнаружились признаки глухоты, которая со временем стала полной.
В 1803-м Бетховену исполнилось тридцать три, и он уже начал понимать, что ему предстоит оглохнуть. В найденном через много лет после его смерти письме 1802 года Бетховен ясно дает понять: он знает, что его ждет. Быть может, что-то вроде негодования на ускользающее время и породило в нем столь могучий всплеск творческой активности.
В следующие шесть лет ему предстояло написать такие сонаты, как «Крейцерова», «Вальдштейновская» и «Аппассионата», не говоря уж о ставшей навеки популярной «Лунной», написанной, впрочем, двумя годами раньше, — название это, должен добавить, дано не им, а одним из музыкальных издателей. Он сочинил также ораторию «Христос на Масличной горе» и Третий фортепианный концерт. Однако в 1803-м Бетховен создал и то, что было названо «величайшим шагом вперед, сделанным композитором за всю историю симфонизма и музыки в целом». Сильно сказано, маленький братец, — как выразился бы Балу.
Впрочем, сказано справедливо, поскольку Третья симфония не похожа ни на что ее предварявшее. Если вам случится услышать в концерте симфонию Гайдна, вы отметите, что она… правильна… в ней все на месте. Да послушайте хотя бы и симфонию Моцарта, там тоже царит порядок. Гениальный, что и говорить, но все-таки порядок. А потом обратитесь к бетховенской «Eroica» — к его «Героической» симфонии. Она… как бы это сказать, она просто из другой футбольной команды. Бетховен словно бы вывел с ее помощью новую породу симфоний. Она ЭПИЧНА, она ИЗУМИТЕЛЬНА. Этакий «Звездный путь» среди симфоний — она отважно вторгается туда, куда еще не ступала нога человека. «Герой», стоящий в ее названии, был в то время персоной очень приметной — это Наполеон, ставший для Людвига подобием идола. Увы, не надолго. Когда всего только год спустя Наполеон возложил на себя в Париже корону императора, Бетховен бросился к комоду, вытащил из нижнего ящика лежавшую под щеткой для волос рукопись «Героической» и вычеркнул посвящение Бонапарту, написав взамен «Памяти великого человека».
Здорово, правда?
Примерно в то же время не лишенную величия музыку сочинял один из друзей Бетховена — и, по-моему, серьезный претендент на титул «Носитель не лишенного забавности среднего имени», — Иоганн Непомук Гуммель. В свое время Гуммель безусловно считался равным Бетховену пианистом, а кое-кто поговаривал, что и как композитор он нисколько не хуже. Правда, теперь его помнят лишь благодаря горстке сочинений, в частности Концерту для трубы. В репертуаре трубачей это что-то вроде вечного спутника гайдновского концерта, сравнимого с ним по сложности и со столь же впечатляющей третьей частью, — спутника, которого нередко принимают за кровного родственника. И не без оснований, поскольку Гуммель тоже написал его для Вейдингера — того, что изобрел трубу с клапанами. Музыканта из гайдновского оркестра. Понимаете, когда Гайдн несколько одряхлел, стал не способным выполнять в Эйзенштадте всю положенную работу, хитроумные власти предержащие назначили ему пенсию в 2300 флоринов (плюс оплата расходов на лечение) и сохранили за ним должность «важной музыкальной шишки с дозволением приходить на место прежней работы, читать газеты, но с вопросами не соваться». И кто же сменил его на посту капельмейстера? Правильно. И. Н. Гуммель. Мир тесен, не правда ли?
Что же касается приза, полученного Гуммелем в скачках категории «Где вы теперь?», тут, похоже, все решила судьба — несмотря на то что при жизни он был безмерно популярен и даже пользовался влиянием, музыка его, как только он умер, просто-напросто вышла из моды. Разумеется, у меня есть на сей счет собственная теория, которой я готов с вами поделиться. Вот посмотрите, Глюк… по преимуществу не моден, так? Что? А Диттерсдорф? Тоже забыт, более-менее полностью. Возьмем теперь Гуммеля. В свое время он пользовался уважением Мендельсона, Шумана и Листа, а ныне обратился в додо классической музыки. А почему? Согласно моей теории, все дело в… не лишенных забавности средних именах.