И все-таки, вопреки мнению напыщенных гражданских умников, в Армии умных людей гораздо больше, чем принято считать. И мудрости в воинском укладе жизни гораздо больше, чем в гражданской. Даже если на каждом шагу неподготовленного человека может удивить несуразность приказов и глупость при их исполнении, даже если в Армии повсеместно «круглое носится, а квадратное катается», все равно — воинский уклад создавался многими поколениями военных и не дело современников что-то в нем менять. Именно унификация и единоначалие позволяют нивелировать персональные амбиции каждого отдельно взятого военнослужащего и подчинить в полку сотни, таких непохожих между собой, людей воинской дисциплине, сколотить из них сплоченный коллектив и направить их волю и усилия на выполнение общих для всех, стоящих перед полком задач. И боевых, и бытовых.
А то, что ты уникальная и неповторимая личность, со своим богатым и глубоким внутренним миром — иди, доказывай это своей маме или, еще лучше, расскажи при случае любимой девушке.
Несмотря на простоту и суровость быта, доходящих, порой, до аскезы, распорядок жизни в Афгане был продуман тщательно и разумно. Вот и карантин являлся необходимым условием вливания вновь прибывших в армейскую боевую семью. Смысл его заключался в том, что, во-первых, еще неизвестно чему тебя учили и насколько хорошо выучили в Союзе, поэтому необходимо проверить твои навыки ведения боя, проверить степень владения полученной воинской специальностью, уровень физической подготовки и привить тебе новые навыки — азы ведения боя в условиях горно-пустынной местности. Потому, что сама тактика ведения боя в условиях Средней полосы или Европейского театра военных действий резко отличается от тактики ведения боя в горах и то, чему тебя учили в Союзе, нуждается, поэтому, в дальнейшей доводке и доработке.
А во-вторых и в главных, двухнедельный карантин позволял хоть в малой степени акклиматизировать людей к жесткому афганскому климату. Если в России при плюс тридцати люди обливаются потом и млеют от жары, стремятся укрыться в тень, скупают квас и мороженое, то тут, в Афгане, тебе придется воевать при плюс пятидесяти, без кваса, мороженого, иногда даже без воды и тенёк для тебя никто не предусмотрел. Тенистого парка в горах не разбили к твоему приезду. Все два года ты будешь воевать при изнурительной и отупляющей жаре, опаляемый жесткими лучами солнца с повышенным содержанием ультрафиолета и рентгеновского излучения, имея возможность зайти в тень только на привалах.
Тем временем наша партия окончила завтрак и под командой лихого капитана Вострикова потопала на плац, где и влилась в колонну карантина. Больше всего меня удивили не размеры плаца — они небыли гигантскими — а то, что на плацу стояло всего около сотни человек, половина из которых были из карантина.
— Полк на операции, — пояснил кто-то за моей спиной.
Я начал осматриваться вокруг себя. Кроме нашей партии, прибывшей сегодня утром и одетой еще в парадки и фуражки, которые мы не успели снять, все были одеты как и положено: в хэбэ зимнего образца, сапоги и панаму. Все, кроме нескольких крепких парней в пилотках. Видеть в одном строю с собой сержантов в пилотках было не менее дико, чем если бы они надели на голову немецкие каски. Тепло, все-таки. Осень осенью, а в пилотке уши быстренько обгорят на таком солнце.
— Откуда вы, пацаны? — спросил я их.
— Из Белоруссии. Учебка зенитчиков.
— Парни! — изумился я, — Какого черта вас сюда-то занесло?
В Ашхабаде, по крайней мере, за полгода учебки мы успели привыкнуть к климату, сходному с афганским. Да и сама Туркмения была все-таки, рядом с границей. Мне и в самом деле казалось глупостью несусветной тащить этих непривычных к жаре пацанов из дождливой Белоруссии через всю страну в солнечный Афганистан. По-человечески мне их было жалко. Несмотря на утреннее время «белорусы» были все в поту и в мыле, как после кросса, и вызывали сочувствие.
— Нас на Германию и Чехословакию готовили, — поделился один из них, — а потом пришел приказ и нашу партию, человек сорок, направили в Афган. Зря ты с ним связался.
— С кем? — не понял я.
— С Амальчиевым. Он тебе этого не простит.
— А он что — папа римский, чтоб я у него прощения просил?
— Полк равняйсь! Смирно! — прервал нашу беседу властный, хорошо поставленный командирский голос.
Перед строем стоял дородный подполковник — зампотыл полка Марчук: в отсутствие всей полковой командирской верхушки он исполнял обязанности командира полка.
Мне показалось странным называть сотню солдат полком. Сотня солдат — это, в лучшем случае, рота. Но в Армии много забавного. Если рота в наряде или в карауле, а в расположении осталась пара-тройка больных, хромых и косых бездельников, то эти-то три человека на любом построении будут именоваться «рота». И когда эту троицу поведут в столовую, то подадут команду: «рота, шагом марш!», хотя три человека — это никакая не рота и даже не отделение. А так, расчет.
Но если подумать, то именно мы, сто человек, стоящие сейчас на плацу, и были полком. У нас даже знамя было. В штабе возле входа в остекленной пирамиде под охраной и обороной часового. Хоть тысяча, хоть десять тысяч солдат без знамени — это толпа. Если толпа вооружена и хорошо организована, то это — банда. А даже пять солдат со знаменем полка — это полк! Со знаменем дивизии — дивизия! Ибо знамя — это не простой отрез красного шелка, а символ воинской чести, доблести и славы. Символ части. При утрате или уничтожении знамени командир полка и начальник штаба подлежат суду военного трибунала, а часть — расформированию.
По малому количеству оставшихся в полку, развод не был ни долгим, ни занудным. Карантину выпало убираться в парке. Кому еще поручить скучную и грязную работу, как не молодым? Остальным было приказано «заниматься по распорядку», то есть расползаться по норам и «нычкам» и продолжать спать. В модуле мы наскоро переоделись в свои хэбэшки, сдали парадки в каптерку и с легкой душой и сытым желудком направились в парк.
Парк по своим размерам равнялся расположению полка: техники в полку было много и ее нужно было куда-то ставить. Он был обнесен тем же каменным забором, который являлся продолжением полкового. Въехать и выехать из него можно было через отдельный КТП, не поднимая пыли в расположении. С полком парк соединялся небольшой железной калиткой как раз рядом с модулями. За неимением асфальта большая часть его была покрыта камнями и щебнем, укатанными до состояния брусчатки, меньшая, но еще довольно значительная часть, разбитая сотнями колес и гусениц в пыль и порошок, являла широкое поле деятельности для духов и дембелей грядущих поколений.
Нормального солдата не пошлют мостить: это долго и хлопотно. Сначала нужно найти машину, чтобы съездить за камнями и щебенкой, потом, нужно эту машину загрузить вручную — свободных экскаваторов не то, что в полку — во всем Афгане было, может, штуки две. Потом привезти все это в парк, разгрузить, разровнять и укатать. И после целого дня тяжелой работы убедиться, что десять человек, надрывая пупки, уложили всего каких-то шесть квадратов брусчатки. Словом, длинная это канитель и солдат из своих подразделений на эту работу бесконечную, как строительство египетских пирамид, командиры отпускали крайне неохотно, находя для них занятие более полезное. А духов и дембелей не жалко было бросить на благоустройство территории парка: духи из карантина еще не раскиданы по подразделениям и за них никто не отвечает, а дембелей — их вообще как бы нет. На войну и в караулы они ходят по желанию, в наряд их не ставят, изнывая от безделья, они считают дни до дома и гадают когда будет первая партия на отправку в СССР. Так пусть хоть делом займутся, а не фигней маются, подавая дурной пример и подрывая дисциплину.