Но это было еще не самое трудное. Все это мы уже проходили в учебке и в гораздо более жестких формах.
На следующее занятие по ФИЗО Оладушкин подвел нас к цепочке каких-то труб и арматурин, врытых вертикально в землю и пояснил, что полк, в котором нам выпала честь и удовольствие проходить службу не просто мотострелковый, а горнострелковый и все мы поголовно уже почти неделю как горные егеря. Оказалось, что это — тоже полоса препятствий, только не общевойсковая, а горная. И мы, как горные егеря, обязаны были ее освоить для нашего же блага, так как воевать нам придется в основном в горах со сложным рельефом местности.
«Так вот у них какая тут смешная полоса препятствий», — подумалось мне, — «а я то ее за неоконченную стройку принял!».
В самом деле: трубы и арматура уходили высоко вверх и примерно на уровне четвертого этажа переходили в настилы, канаты, тросы и прочий такелаж. Со стороны могло показаться, что дембеля замахнулись строить большой ангар и, не достроив, уволились в запас, оставив только каркас фасада. С одного конца полосы наверх вела лесенка и канат, с другой стороны, с которой надо было спускаться, свисал канат и торчала труба: выбирай себе путь на землю сам. От нас требовалось забраться наверх с одной стороны, пройти всеми этими мостками и канатами полосу на высоте и спуститься с другой стороны по трубе или канату. Разумеется, на время. Страховки во время преодоления этой полосы не предусматривалось.
— Цель занятия, — пояснил Оладушкин, — научить вас преодолевать страх высоты.
«Ага. Понятно. Цели — самые гуманные. Вот только методы бесчеловечные», — подумал я, — «заставлять живого человека лезть на этот обезьянник, который не всякая мартышка одолеет, и не предложить ему даже страховки! Даже песочком внизу не посыпать, чтоб мозги по земле не растекались!».
Внизу был все тот же беспощадный гравий, сцементированный песком, что и везде. Падать на него с высоты четвертого этажа не хотелось.
Легко сказать: преодолеть страх высоты! У меня этот страх и сейчас есть. У меня вообще полно страхов, как и у всякого нормального человека. Не боятся только дураки. Я боюсь высоты, потому, что если у меня сорвется рука или нога, то я расшибусь. И хорошо, если насмерть, хуже, если стану беспомощным инвалидом, нуждающимся в постороннем уходе. Я боюсь темноты, потому, что в темноте легко стукнуться лбом обо что-то твердое и большое или провалиться в яму. Особенно, если сам не знаешь куда и зачем ты идешь в этой темноте. Я боюсь покойников. И не из-за того, что они встанут из гроба и начнут меня душить. Просто неприятно, когда кто-то рядом с тобой разлагается. И отнюдь не в моральном отношении, а просто распадается на простейшие составляющие. Я много чего боюсь — я же нормальный человек: не герой, не сын героя. Просто умею это преодолевать в себе и не показывать наружу.
До армии с пацанами мы любили бегать по стройкам и соревновались друг с другом в смелой удали и безрассудной дурости. Один пацан с нашего двора под нашими восхищенными взглядами и под вопли и вздохи слабонервных бабулек обошел крышу девятиэтажки по карнизу. По самому рантику. Повторить его подвиг у меня не хватило духу. Я взобрался на крышу, встал на этот рантик и передумал идти по нему. Стало страшно. Моей дури хватило только на то, чтобы спуститься с седьмого этажа по кабелю и взобраться на пятый по балконам. Но это, конечно, далеко не то.
Пока мы пялились на это диковинное сооружение, оказавшееся горной полосой препятствий, начфиз по-молодецки легко вскарабкался на него, легко пробежал по верху и меньше, чем через минуту спустился к нам по канату, перебирая руками.
— Кто рискнет первым? — обратился он к нам.
— Разрешите, товарищ майор?
Амальчиев.
Горячая кавказская кровь не давала парню жить спокойно. Такие редко доживают до старости и умирают не своей смертью.
— Прошу вас, товарищ сержант, — Оладушкин протер и надел очки.
Далеко не так ловко и совсем не так быстро Тимур повторил маршрут майора: залез, прошел, спустился. Потом полезли разведчики. За ними выходцы из горных кишлаков Средней Азии. Ах, этот Горный Бадахшан! Чувствуя, что от этой кары небесной никуда не деться, во втором десятке добровольцев полез и я.
Мужества — полны штаны.
Забраться было делом нехитрым: раз, два и наверху. Я глянул вниз: высоковато, но, в общем не очень страшно, если не отпускать рук от троса. Я осторожно стал продвигаться вперед. Каких-то сорок метров, но их еще предстояло прокарабкаться по весьма шатким опорам и не сверзиться! Неширокий металлический швеллер с тросом, натянутым сбоку, чтобы можно было держаться, я преодолел почти легко. Дальше была крохотная площадочка — чтобы только поставить ноги — от которой вели вперед два троса: один сбоку, чтобы держаться, второй понизу, по которому надо было идти. Вот тут уже было страшнее, потому что трос, едва я поставил на него ногу, стал, подлец, раскачиваться, а на середине пути вообще норовил вырваться из под сапога. Но и его я преодолел, стараясь не смотреть вниз и не думать о трагических последствиях в случае, если я оступлюсь. Дальше — снова маленькая площадка, от которой шло круглое бревно с тросом сбоку. После болтания на двух тросах — это уже были семечки. Заканчивал полосу швеллер вовсе без всякого троса. Шесть метров открытого пространства и никакой иной опоры, кроме свежего воздуха и той, что под ногами. Я набрал полную грудь кислорода и, уставясь строго вперед перед собой, достиг, наконец, финиша. На землю я сполз по трубе и мне резко захотелось в туалет. Впрочем, не мне одному. Каждый, кто преодолел этот путь, подходил к начфизу и просил разрешения временно покинуть занятие.
Удивительное дело: обошлось без жертв! Никто не сорвался, не упал, даже палец не порезал и не прищемил. А через неделю мы летали по этой полосе так, будто родились в джунглях и хотим поймать Маугли. Вот что значит тренировка.
Да, Оладушкин свое дело знал крепко.
Но самое интересное было не ФИЗО и не тактика со стрельбой. За две недели ежедневных упражнений с автоматом стрелять я, конечно, не выучился, но хоть к оружию немного привык. С переменным успехом я попадал по мишеням и мазал мимо, но появилась привычка к автомату. Ухватка.
Поползайте и постреляйте с наше — и у вас появится.
Самым интересным предметом в карантине была инженерная подготовка.
Сначала мы несколько занятий под руководством капитана-сапера по всем требованиям устава и наставлений отрывали индивидуальные окопы для стрельбы из положения «лежа» и «с колена», потом соорудили ротный наблюдательный пункт. Наглотались песка и пыли из под лопат. Перепачкались, как ясельные дети в песочнице.
Никаких острых ощущений, кроме мозолей на ладонях и запачканных коленок, нам это не принесло. Поняв безнадежность своего положения, я перестал стираться, предпочтя срезать с хэбэшки грязь ножом. В самом деле: какой смысл вечером мутить воду лишь для того, чтобы утром следующего дня вся эта чистая красота вновь сгнобилась на полигоне? Колени, манжеты, рукава, живот — все это катастрофически пачкалось во время занятий. Так какой смысл наводить марафет, тратить на это силы, время и мыло?