А приказы бывают разные…
Вместо того, чтобы вместе со своими менее изворотливыми однопризывниками честно ехать в Афган, девять вчерашних курсантов, получили лычки на погоны и, оставшись в учебке, немедленно вознеслись на головокружительную высоту. Когда они узнали что я родом из Мордовии они обрадовались ничуть не меньше, чем личный состав второго взвода связи. Полгода они старательно вымещали на мне свои комплексы, которые породили и развили в них уволившиеся дембеля. Нет, меня никто не бил. Никто надо мной не издевался. Но в наряды я летал чуть ли не через день. И вовсе не по штабу или чаеварке. Даже в столовую меня и то редко «наряжали». Мне доставался самый тяжелый и муторный наряд из всех возможных — наряд по роте. Курсант Семин и тумбочка дневального были неразлучны как сиамские близнецы. Просто не разлей вода! Она мне даже стала немного родной после сотен часов, которые я простоял возле нее, охраняя имущество роты и спокойный сон моих дорогих сослуживцев.
Надо ли говорить, что из девяти уволившихся в запас дембелей второй учебной роты — пятеро были мои земляки?
Эх, мордва, мордва!..
Народ повалил из кино. По передней линейке, а чаще по привычке — в темноте между палатками, уставшие после войны люди шли спать. Вернулся и мой взвод связи. Полтава скомандовал:
— Выходи строиться на вечернюю поверку.
Взвод построился перед палаткой в две шеренги так, чтобы дежурный по полку и помдеж с крыльца штаба могли видеть, что доблестный второй взвод связи — не шайка разгильдяев, а примерные солдаты, которые смысл жизни своей видят исключительно в неукоснительном соблюдении уставов и внутреннего распорядка сто двадцать второго горнострелкового полка. Меня то ли как сержанта, то ли как самого длинного поставили правофланговым в первую шеренгу.
Полтава достал разграфленную картонку, в самом низу которой была уже вписана шестнадцатая — моя — фамилия и начал перекличку.
В учебке вечерняя поверка занимала полчаса: пока рота построится, пока дежурный по роте или старшина перечислит двести фамилий, пока то, да сё. Если старшина был не в духе, а это с ним случалось, то бодяга могла растянуться и на час.
В карантине эта же процедура отнимала минут десять: все-таки нас было не двести, а всего пятьдесят четыре человека. Десять минут это вам не полчаса и тем более не час. Вечерняя поверка, которая отнимает всего десять минут времени казалась величайшим на земле благом, лучше которого и придумать нельзя.
Во втором взводе связи поверка длилась ровно столько, сколько понадобилось Полтаве, чтобы убедиться — мы замечены дежурным по полку, назавтра замечаний не будет, можно расходиться. Вторая шеренга не успела даже докурить.
— Сейчас в наряд заступают, — Полтава забегал карандашом по списку, — дежурный — Кравцов, дневальные — Куликов и Гулин. Мужики, сейчас заступите, а завтра в шесть сниметесь. Считай, четыре часа вы уже простояли. Вопросы? Нет? Разойдись. Семин останься.
Когда взвод зашел в палатку, я подошел к Полтаве, недоумевая: зачем расправу надо мной нужно проводить прямо перед палаткой на передней линейке непосредственно напротив штаба, если удобней это сделать в самой палатке? Кричать и звать на помощь я не буду, а так никто ничего не увидит и не узнает. Скажу утром, что споткнулся и упал.
— Ты вот что… — Полтава подбирал слова.
Я замер в тихом трепете.
— Мы тут с пацанами посоветовались, — Полтава разглядывал сейчас свои сапоги, будто не я, а он был молодым, — короче, ты — ни в чем не виноват. Служи нормально. Ничего не будет сегодня. Ложись, отдыхай — ты же после караула, спать, поди хочешь? А там посмотрим…
Это было как-то неопределенно. На что посмотрим? На кого посмотрим? Кто именно будет устраивать смотрины? Но было понятно главное — бить меня сегодня не будут, а до завтра еще дожить надо.
— Но смотри… — добавил Полтава напоследок.
Взвод «отбивался». Разбирались постели, укладывались хэбэшки, стаскивались сапоги и оборачивались портянками по голенищам. К моему удивлению Женек, минуту назад заступивший в наряд, вместе со всеми спокойно разделся, залез на свой второй ярус и со спокойно совестью укрылся одеялом.
Для меня такое отношение к несению службы в суточном наряде было внове. В учебке после отбоя дневальные начинали шуршать, наводя порядок в туалете, бытовке и умывальнике. К утру краны должны были гореть золотом куполов кафедрального собора, а унитазы и писсуары радовать глаз белизной изящных фарфоровых статуэток. За сутки до этого надраенная прежним нарядом до блеска латунь кранов, под действием раскаленной туркменской атмосферы вступала в естественную химическую реакцию с кислородом и тускнела, а девственная белизна армейской сантехники к отбою была омрачена содержимым двухсот кишечников и мочевых пузырей. Двум курсантам-дневальным за ночь предстояло сделать из этой части казармы маленький филиал Эрмитажа, чтобы пришедший с утра могучий старшина Ахметзянов не проломил голову сержанту-дежурному после ревизии ночных трудов суточного наряда. Сержанты, опасаясь за свою черепную коробку, редко когда бывали довольны работой курсантов и находили все новые и новые недостатки и пятнышки. Поэтому бедным дневальным никогда не удавалось закончить работу раньше двух часов ночи, а оставшиеся до подъема четыре часа сна приходилось разбивать на двоих для того, чтобы, прикорнув всего на пару часов, а то и на двадцать минут, весь следующий день провести либо с тряпкой в руках, либо вытянувшись «на тумбочке». Было видно, что офицеры и старшина роты умышленно и методично, докапываясь до мелочей, делают из сержантов «рексов», чтобы те грызли курсантов.
Ну, а те и рады были стараться…
Идиоты!
Суточный наряд в учебке, когда дневальный мало спит и много работает, выматывал курсантов совершенно.
В линейных войсках, очевидно, к вопросу соотношения работы и сна относились иначе. Человечней.
Женек-дух полез «на пальму» спать, а черпак-Гулин одел бронежилет, подхватил автомат и отправился на улицу: маячить под грибком перед палаткой. Кравцов нацепил на рукав красную повязку, повесил на ремень штык-нож и выключил верхний свет, оставив только тусклое дежурное освещение над письменным столом в углу палатки. На столе аккуратной стопкой лежали газеты и журналы, но Саня, наверное, то ли не любил, то ли не умел читать и чтобы скоротать ночь он решил себя развлечь умной беседой со свежим человеком.
— Младший сержант, — окликнул он меня, — пойдем, чайку попьем.
И ведь не откажешь!
Мало того, что старший призыв приглашает, так сегодня я еще счастливо избежал оплаты счетов, выписанных моими земляками, и не в моем положении было кочевряжиться. Бросив грустный взгляд на свою подушку и подавив в себе неуместный вздох, я набросил на себя снятую уже было хэбэшку и поспешил воспользоваться гостеприимным предложением Кравцова, к которому, как я успел заметить, во взводе прислушивались. Саня успел заварить две кружки чая и приветливо пригласил меня садиться за стол: