– Знаешь, сколько они запрашивают? – заступилась Катя.
– Он к тому же еще и жадный.
Нина вдруг села и зарыдала.
Катя приблизилась к матери, стала гладить ее по волосам, изредка повторяя: «Мама, ну мама…» Произносила с теми же интонациями, что и Нина в детстве.
– Перестаньте! – попросила Марьяна. – Нашли время.
В кухне снова появился жених, радостно возбужденный удачей.
– Нормалек! – объявил он.
Подхватил Катю и исчез, не заметив трагедии, разыгравшейся вокруг его персоны.
– Мне начинает казаться, что Катька того… с прибабахом, – поделилась Нина.
– А что это значит?
– Ну… дура. Неполноценная.
– А ты – нет?
– Это почему?
– Надо уважать в молодом человеке его будущее. Понимаешь? Нельзя унижать недоверием.
– Какое будущее у грузчика? – удивилась Нина.
– А откуда ты знаешь? Ты же ничего не знаешь. Ломоносов тоже мог прийти в Москву и какое-то время работать грузчиком.
На кухне появился муж Нины. Он был в сатиновых трусах и в майке. Стал шумно пить воду, после чего скрылся.
– Все время лежит и смотрит в стену, – сказала Нина. – Переживает.
Жизнь на сорок пятом году показала полковнику большую фигу. Видимо, он целыми днями лежал и рассматривал свою жизнь с фигой на конце.
* * *
Гости съезжались к восьми часам. В основном – молодежь, племя младое, незнакомое. Преимущественно – девушки. Катины подруги. Грузчик своих друзей пригласить не решился, а может, у него их и не было. Родителей тоже не было. Отца – никогда (кроме момента зачатия). А мать жила в деревне и не смогла выбраться.
Марьяна весь день простояла на ногах и так устала, что хотелось одного: уйти и лечь на Мишино место. Миша к восьми часам воспрял, надел штатский костюм – синий в полоску – и выглядел хоть куда: «Джеймс Бонд по-советски». Он реагировал на молодых девушек, явно предпочитая блондинок. Нина стояла с приклеенной улыбкой.
Шумно уселись за стол.
Катя оказалась права: все в момент было сметено могучим ураганом молодых аппетитов. И никто не увидел красоты зеленых полянок с мухоморчиками. Жених ел, не переставая, будто включили в розетку. Его отвлекали только крики «горько». Тогда он поднимался и майонезными губами впивался в Катю. И было видно, что парень он бывалый и целуются они не в первый раз.
Миша в эти минуты каменел лицом и старался не смотреть, как мызгают его дочь, чистую голубку.
В какой-то момент всех накрыло теплом и счастьем застолья. Нина как бы смирилась с происходящим и даже хватила водки. Но вдруг горько разрыдалась. Все решили – от счастья. И только Марьяна видела, как безутешно и тяжело она плачет. Будто у гроба.
Марьяна тихо выбралась из-за стола. Накинула пальто. Вышла на улицу.
Неподалеку за углом светился окнами телеграф. Он работал круглосуточно. Марьяна вдруг поняла, зачем она вышла. Позвонить домой. Прикоснуться голосом к своей жизни. Что они сейчас делают? Колька, наверное, уже спит. У него манера сбивать простыню и одеяло в общий ком, и он валялся, как подкидыш в тряпках. Бог его подкинул Марьяне. Как будто зажег свечку. И все осветилось в ее жизни до последнего уголочка. Все стало ясно: зачем так долго любила Аркадия? Чтобы завязался плод любви. Зачем они оба работают, каждый на своей ниве? Чтобы взрастить свой сад.
Улица, по которой шла Марьяна, – из тех давних санкт-петербургских времен. Все дома разные. Стиль – артнуво или постмодерн.
Марьяна не очень в этом понимает. Аркадий – понимает.
Марьяна вошла в помещение телеграфа. Женщина за окошечком штамповала конверты. Марьяне почему-то вспомнились письма из-за границы в нарядных конвертах. Сверху пишется имя адресата: кому письмо. Потом улица. Дом. Город. В конце страна. Страна – в самом конце. Главное – человек. А на наших конвертах все наоборот. Страна – в начале, человек – в конце. Людей много, а страна одна.
Марьяна вошла в автомат. Набрала номер. Ожидала услышать междугородные шумы, но голос возник сразу. Как из космоса.
– Ну что ты сравниваешь? – спросил мужчина.
Марьяна поняла, что случайно подключилась к чужому разговору. Хотела положить трубку, но помедлила. Голос был знаком.
– Что ты срав-ни-ва-ешь? – повторил мужчина.
Эта манера говорить по слогам принадлежала Аркадию. Когда он что-то хотел доказать, то выделял каждый слог. И голос был его – низкий, глубокий. Аркадий – меланхолик, говорит, как правило, лениво, но сейчас в его голосе прорывалась сдержанная страсть.
– У тебя дело, люди, путешествия. У тебя есть ты. А у нее что? Сварить, подать, убрать, помыть. Она живет, как простейший организм. В сравнении с тобой она – инфузория-туфелька.
– Но живешь ты с ней, а не со мной, – ответил женский голос.
– Мне ее жаль. А тебя я люблю.
– Любовь – это не количество совокуплений. А количество ответственности. Я тоже хочу, чтобы меня жалели и за меня отвечали. И хватит. Давай закончим этот разговор.
– Подожди! – вскричал Аркадий.
– Когда началась война в Афганистане? – вдруг спросила женщина.
– Не помню. А что?
– У нас с тобой все началось в тот год, когда наши ввели войска в Афганистан. А сейчас война уже кончилась. А мы с тобой все ходим кругами. Вернее, ты ходишь кругами. Мне надоели самоцельные совокупления, за которыми ничего не стоит. Я сворачиваю свои знамена и отзываю войска.
– Подожди! – крикнул Аркадий.
– Опять подожди…
– Не лови меня на слове. Я сейчас приеду, и мы поговорим.
– Если ты будешь говорить, что твоя жена инфузория-туфелька, а у сына трудный возраст, – оставайся дома.
– Я сейчас приеду…
Раздались короткие гудки.
Марьяна посмотрела на трубку и опустила ее на рычаг.
Постояла.
Снова набрала. Шипение, соединение, длинные гудки. Уехал. А Колька? Куда он его дел? Взял с собой? Бросил одного? А если он проснется?
Марьяна вышла из будки. Женщина за окошечком продолжала штамповать конверты. Всего три минуты прошло. Ничего не изменилось за три минуты: улицы привычно скрещивались возле телеграфа. Одна прямо, другая под углом. Ходят люди. Стоят дома. У Нины – свадьба.
Марьяне казалось, что она в аквариуме, как рыба. Между ней и окружающей средой – стена воды, потом толща стекла. За стеклом люди, а она – рыба.
Марьяна сделала шаг. Еще один. Надо было идти. И она пошла. И добралась до нужного места. Свадьба. Едят и пьют. А некоторые танцуют в другой комнате. Топчутся как-то.
Никто не заметил отсутствия Марьяны. Она прошла на кухню и начала мыть тарелки. Тарелки были свалены как попало, надо было освободить от объедков и рассортировать: большие к большим, средние к средним.