«Ноябрь». Звуки – как вздохи. Месяцев чувствовал то же, что и Чайковский в минуты написания. А что? Очень может быть. Петру Ильичу было столько же лет.
Половина жизни. В сутках – это полдень. Еще живы краски утра, но уже слышен близкий вечер. Еще молод, но время утекает, и слышно, как оно шуршит. В мире существуют слова, числа, звуки. Но числа – беспощадны. А звуки – обещают. Месяцев играл и все, все, все рассказывал про себя пустому залу. Ничего не скрывал.
Открылась дверь, и вошла Елена Геннадьевна. Тихо села в последний ряд. Стала слушать.
Месяцев играл для нее. Даже когда зал бывал полон, Месяцев выбирал одно лицо и играл для него. А здесь этот один, вернее, одна уже сидела. И не важно, что зал пуст. Он все равно полон. Месяцев играл как никогда и сам это понимал. Интересно, понимала ли она…
Месяцев окончил «Осень». Поставил точку. Положил руки на колени, Елена Геннадьевна не пошевелилась. Не захлопала. Значит, понимала. Просто ждала. Это было грамотное консерваторское восприятие.
«Баркарола». Он играл ее бесстрастно, как переводчик наговаривает синхронный текст. Не расцвечивал интонацией, не сообщал собственных переживаний. Только точность. Только Чайковский. Мелодия настолько гениальна, что не требовала ничего больше. Только бы донести. Все остальное – лишнее, как третий глаз на лице.
Еще одна пьеса: «На святках». Очень техничная. Техника – это сильная сторона пианиста Месяцева. Техника, сила и наполненность удара. Месяцев знал, что мог поразить. Но никогда не поражал специально. Музыка была для него чем-то большим, над человеческими страстями. Как вера.
Он сыграл последнюю музыкальную фразу. Подождал, пока в воздухе рассеется последний звук. Потом тихо опустил крышку. Встал.
Елена Геннадьевна осталась сидеть. Месяцев подошел к ней. Сел рядом. В ее глазах стояли слезы.
– Хотите кофе? – спросил Месяцев. – Можем пойти в бар.
– Нет-нет… Спасибо… – торопливо отказалась она.
– Тогда погуляем?
Они опять, как вчера, вышли на дорогу. Но и только. Только на дорогу. Луна снова сопровождала их. И еще привязались вчерашние собаки. Видимо, они были бездомны, а им хотелось хозяина.
Шли молча.
– Расскажите о себе, – попросил Месяцев.
– А нечего рассказывать.
– То есть как?
– Вот так. Все, что вы видите перед собой. И это все.
– Я вижу перед собой женщину – молодую, красивую и умную.
– Больную, жалкую и одинокую, – добавила Елена Геннадьевна.
– Вы замужем?
– Была. Мы разошлись.
– Давно?
– Во вторник.
– А сегодня что?
– Сегодня тоже вторник. Две недели назад.
– А чья это была инициатива?
– Какая разница?
– Все-таки разница. Это ваше решение или оно вам навязано?
– Инициатива, решение… – передразнила Елена Геннадьевна. – Просто я его бросила.
– Почему?
– Надоело.
– А подробнее?
– Что может быть подробнее? Надоело, и все.
В стороне от дороги виднелась вчерашняя палатка. Они прошли мимо. Вчерашняя жизнь не имела к сегодняшней никакого отношения. Месяцеву было странно даже представить, что он и эта женщина были вчера близки. У Месяцева застучало сердце. Он взял ее ладонь и приложил к своему сердцу. Они стояли и смотрели друг на друга. Его сердце толкалось в ее ладонь – гулко и редко. Она была такая красивая, как не бывает.
– Я теперь как эта собака, – сказала Люля. – Любой может поманить. И пнуть. И еще шубу испортила.
Он подвинул ее к себе за плечи и поцеловал в щеку. Щека была соленая.
– Не плачь, – сказал он. – Мы поправим твою шубу.
– Как?
– Очень просто: мыло, расческа и горячая вода. А на ночь – на батарею.
– Не скукожится? – спросила она.
– Можно попробовать. А если скукожится, я привезу тебе другую. Такую же.
Они торопливо пошли в корпус, как сообщники. Зашли в ее номер.
Люля сняла шубу. Месяцев пустил в ванной горячую струю. Он не знал, чем это кончится, поскольку никогда не занимался ни стиркой, ни чисткой. Все это делала жена. Но в данную минуту Месяцев испытывал подъем сил, как во время удачного концерта. В его лице и руках была веселая уверенность. Интуиция подсказала, что не следует делать струю слишком горячей и не следует оставлять мех надолго в воде. Он намылил ворсинки туалетным мылом, потом взял расческу и причесал, снова опустил в воду, и так несколько раз, пока ворсинки не стали легкими и самостоятельными. Потом он закатал край шубы в полотенце, промокнул насухо.
– У тебя есть фен? – Вдруг осенило, что мех – это волосы. А волосы сушат феном.
Люля достала красивый фен. Он заревел, как вертолет на взлете, посылая горячий воздух. Ворсинки заметались и полегли.
– Хватит, – сказала Люля. – Пусть остынет.
Выключили фен, повесили шубу на вешалку.
– Хотите чаю? – спросила Люля. – У меня есть кипятильник.
Она не стала дожидаться ответа. Налила воду в кувшин, сунула туда кипятильник. На ней были синие джинсы, точно повторяющие линии тела, все его углы и закоулки. Она легко садилась и вставала, и чувствовалось, что движение доставляет ей мышечную радость.
– А вы женаты? – спросила Люля.
– У меня есть знакомый грузин, – вспомнил Месяцев. – Когда его спрашивают: «Ты женат?» – он отвечает: «Немножко». Так вот я очень женат. Мы вместе тридцать лет.
– Это потому, что у вас есть дело. Когда у человека интересная работа, ему некогда заниматься глупостями: сходиться, расходиться…
– Может быть, – задумался Месяцев. – Но разве вы исключаете любовь в браке? Муж любит жену, а жена любит мужа.
– Если бы я исключала, я бы не развелась.
– А вам не страшно остаться одной, вне крепости?
– Страшно. Но кто не рискует, тот не выигрывает.
– А на что вы будете жить? У вас есть профессия?
– Я администратор.
– А где вы работаете?
– Работала. Сейчас ушла.
– Почему?
– Рыночная экономика требует новых законов. А их нет. Законы плавают. Работать невозможно. Надоело.
– Но у вас нет мужа, нет работы. Как вы собираетесь жить?
– Развлекать женатых мужчин на отдыхе.
– Вы сердитесь?
– Нет. Констатирую факт.
– Если хотите, я уйду.
– Уйдете, конечно. Только выпьете чай.
Она разлила кипяток по стаканам, опустила пакетики с земляничным чаем. Достала коробку с шоколадными конфетами. Конфеты были на морскую тему, имели форму раковин и рыб. Месяцев взял морского конька, надкусил, заглянул в середину.