Не только через Ирину, но и сама по себе она чтила зятя. Все, что он достиг в своей жизни, он достиг своими руками в прямом смысле этого слова. Из провинции, из низов рванул вверх. И укрепился наверху. Но в нем навсегда остались тяжелые комплексы из детства: ударят, прогонят, унизят. Так часто поступали с его пьяным отцом на его глазах. Игорь был настороженно-самолюбив, подозрителен. Он любил свою жену за то, что он ей верил.
Лидия Георгиевна собирала статьи о нем в отдельную папочку, а фотографии – в альбом. Работала его биографом. Ходила в консерваторию на все его концерты. У нее был выходной черный костюм с белой кофточкой и брошью. Это был ее единственный выход на люди. В консерваторию ходит примерно одна и та же публика. Одни и те же лица. С ней здоровались, кланялись уважительно. И она здоровалась. Старушка-подросток. Потом садилась на свое место в пятом ряду. Лучший ряд, лучшее место. Ждала, когда появится Игорь. Он появлялся. Легко кланялся и сразу садился за рояль. И забывал о зале. И лицо у него становилось необычное.
С возрастом Игорь пополнел, но ему это шло. Ему вообще шел возраст. Осмысленная зрелость. В юности в его лице чего-то не хватало.
После концерта Лидия Георгиевна шла за кулисы. У Игоря была своя комнатка-боковушка, у входа всегда выстраивалась очередь почитателей. Лидия Георгиевна никогда не лезла без очереди. Стояла и ждала на общих основаниях. А потом заходила и поздравляла. И часто дарила цветы. Не всегда, но часто.
А сейчас она не может пойти на концерт. В пятом ряду на ее месте сидит другая женщина. Она вытеснила Лидию Георгиевну и Ирину. Всех вытеснила и села… Разорила гнездо.
Аня ушла без загса, незаконно. Свободная любовь. Говорят, на Западе так принято. Но мы же не на Западе… Алика без отцовской руки не удержать. Ирина живет враскоряку, ничего не видит, не соображает. Сколько это будет длиться? И когда это кончится?
«Он нас любит. Он вернется», – внушала кому-то Лидия Георгиевна и прожигала взглядом свою точку. Как будто гипнотизировала: он вернется… вернется…
И он вернулся. Забрать рояль.
Рояль, как человек, имеет определенную информацию. Клавиши обладают своей податливостью. Рояль принимает тебя или нет. Он твой или чужой.
Игорь мог играть только на своем стареньком классическом «Бехштейне».
Ирины не было дома. Дверь отворила Лидия Георгиевна.
У Игоря был свой ключ, но он позвонил, как чужой. За его спиной стояли два такелажника. Рояль грузят специальные люди. Просто грузчики здесь не подходят.
– Там, – показал Игорь.
Такелажники вошли в комнату и сразу принялись откручивать ножки от рояля.
– Поешь? – будничным голосом спросила Лидия Георгиевна, как будто ничего особенного не происходило.
Месяцев по привычке прошел на кухню. Сел за стол. Теща стала накладывать еду на тарелку. На этот раз было вкусно: картошка, селедка, лук.
Месяцев стал есть. Теща внимательно на него смотрела.
– Так вышло, – сказал он.
– Это пройдет, – спокойно пообещала теща.
– Что вы, не дай бог, если это пройдет…
В глазах Игоря стоял настоящий страх.
– Не ты первый, не ты последний. Но будь осторожен.
– В каком смысле? – Месяцев поднял глаза. Теща приняла взгляд.
– Затопчут.
– Кто?
– Жизнь.
В дом вошла Ирина. В прихожей на полу, как льдина, лежал рояль. Такелажники переносили ножки к лифту. Все было понятно и одновременно не понятно ничего. Рояль стоял двадцать пять лет. Почему его надо выносить? Разве не достаточно того, что он вынес себя?
Ирина торопливо прошла на кухню, прямо к холодильнику, достала бутылку вина. Не глядя ни на кого, стала пить из горлышка, как будто ее мучила жажда. Месяцев смотрел на нее во все глаза. Это было новое. Раньше она никогда не пила. Но ведь и он в качестве гостя тоже никогда здесь не был.
– Хотя бы нашел себе скрипачку. Человека нашего круга, – прокричала Ирина. – А кого ты выбрал? У нее даже имени нет!
– Как это нет? – растерялся Месяцев. – Есть.
– Люля – это не имя. Это понятие.
– Откуда ты знаешь?
– Это знают все, кроме тебя. Все приходили и уходили. А ты остался. Дурак.
– Дурак, – подтвердил Месяцев.
– Она тебя отловила, потому что ты – известный пианист. А я любила тебя, когда ты был никто и ничто!
– Я всегда был одинаковый, – хмуро сказал Месяцев.
Ирина неожиданно опустилась перед ним на колени. Обняла его ноги.
– Я не могу покончить с собой, потому что я не могу бросить Алика. И я не могу жить без тебя. Я не могу жить и не могу умереть. Пожалей меня…
Ирина прижалась к его ногам и заплакала. Лидия Георгиевна вышла из кухни, чтобы не видеть.
Месяцев потащил Ирину вверх, она поднялась и обняла его за шею. А он обнял ее. Они стояли и вместе плакали. И казалось, что сейчас кончатся слезы и решение будет найдено.
– Я тебя не тороплю, – сказала Ирина. – Сколько тебе надо времени?
– На что? – не понял Месяцев. Потом понял. Жена все решила за него. И казалось так естественно: привинтить к роялю ножки, поставить на место и все забыть. Все забыть.
– Я не буду тебя упрекать, – пообещала Ирина. – В конце концов, порядочными бывают только импотенты. Я тоже виновата, я была слишком самоуверенна…
Месяцев вытер ладонью ее щеки.
– Ты не виновата, – сказал он. – Никто не виноват.
В кухню вошли такелажники.
– Нести? – спросил один.
– Несите, – разрешил Месяцев.
– Нет… – тихо не поверила Ирина.
Она метнулась в прихожую. Упала на рояль, как на гроб. Обхватила руками.
– Нет! Нет! – кричала она и перекатывала голову по лакированной поверхности.
Такелажники застыли, потрясенные. Из комнаты выбежала Лидия Георгиевна и стала отдирать Ирину от рояля. Она цеплялась, мотала головой.
Месяцев не выдержал и вышел. Стал в грузовой лифт. Через некоторое время мелкими шажками вдвинулись такелажники с телом рояля. Месяцев нажал кнопку первого этажа. Лифт поехал вниз. Крик вперемежку с воем плыл по всему дому. И становилось очевидно, что человек – тоже зверь.
Капли стучали о жестяной подоконник. С неба капала всякая сволочь. У кого это он читал? У Корнея Чуковского, вот у кого. Месяцев чувствовал себя одиноко, как труп на шумной тризне. А это у кого? Кажется, у Пушкина.
– Люля, – позвал он.
– А… – Она выплыла из полудремы.
– У тебя было много мужчин?
– Что?
– Я спрашиваю: у тебя было много мужчин до меня?