— А где старик? Тот, с клеткой, которого мы подобрали на дороге? — спросил он, прерывисто дыша и уже догадываясь, что услышит в ответ.
— Какой старик, доминус? Мы никого не встречали. Я говорил тебе, что лемуры, в которых ты не веришь, бродят лунными ночами по дорогам и напускают на людей плохие сны и болезни.
Элианий поднялся на локте, Уже почти рассвело. Они стояли в окружении других путников и повозок у Остийских ворот и ждали, когда стража отопрет засовы. Недалеко от них, у самой стены, несколько солдат засыпали землей угли ночного костра. За их действиями сонно наблюдал знакомый Элианию помощник командира южного форта опцион Спурий Гета. Рядом крутилась бездомная собака.
«Не обратиться ли к толковательнице снов Нимфидии?» — подумал, просыпаясь уже окончательно, профессор Вангер.
После тройной казни двадцать второго февраля аресты возобновились снова. Студентов (настоящих и бывших) увозили для беседы в гестапо. Большинство из них быстро отпускали, некоторых задерживали дольше, единицы переводились в тюрьму и оставались там месяцами. Для профессора Вангера это были мучительные дни. Во-первых, он боялся за дочь, особенно после угроз Шнаудера. Во-вторых, он ожидал ареста Курта Хубера, о факте которого знал, но дата которого была ему неизвестна. И когда двадцать восьмого февраля весь университет заговорил о том, что накануне вечером профессора Хубера забрало гестапо, Вангер почувствовал некоторое облегчение.
На этот раз следствие тянулось долго. Прошло не несколько дней, о которых говорилось в книге Шнайдера, а уже несколько месяцев, но повторного суда все не было. Германское правосудие уже доказало свою решительность на примере первой тройки казненных, и теперь перед органами дознания стояла задача тщательно вычистить заразу мятежа и смуты. Был слух об арестах в Гамбурге и где-то еще, но газеты по этому поводу хранили полное молчание.
Среди схваченных в те дни оказался еще один активный член организации «Белая роза» — некий Александр Шморель. Для многих тогда факт его ареста остался незамеченным. Только гестапо знало, что этот уроженец Оренбурга, русский по матери и православный по вере санитар вермахта был одним из главных участников подпольной группы. Его имя всплыло сразу, но с помощью друзей Шурику, как они его называли, удавалось скрываться почти целую неделю. Двадцать четвертого февраля во время воздушного налета на Мюнхен его случайно задержал кто-то из команды противовоздушной обороны и передал в гестапо. По этому делу была арестована и Инге Шолль — сестра Софи и Ганса.
Только в начале лета, шестнадцатого июня, состоялся судебный процесс. Фрейслер не счел нужным приезжать на этот раз. Может быть, поэтому несколько человек отделались тюремным заключением и только двое — Хубер и Шморель — были гильотинированы в тот же день. Поговаривали о произнесенной Куртом Хубером в своем последнем слове смелой обличительной речи, однако в «Народном обозревателе» об этом не было сказано ни слова. На основании ее статьи профессор Вангер сделал для себя долгожданный утешительный вывод: дело «Белой розы» скорее всего закрыто.
Наконец-то он по настоящему вздохнул с облегчением,
Ibi deficit orbis. [17]
Ранним холодным утром девятого апреля 1940 года десять немецких эсминцев под покровом тумана каким-то чудом проскочили сторожевые позиции английских кораблей в Вест-фиорде и, взрезая своими острыми форштевнями свинцовые воды Уфут-фиорда, устремились к Нарвику. По мере их продвижения часть кораблей отделялась и веером уходила в стороны, в боковые многомильные отростки Уфут-фиорда, так что к самому Нарвику вышли лишь три эскадренных миноносца. По пути им пришлось преодолеть первое серьезное сопротивление; старый норвежский броненосец «Эйдсволл» и линкор «Норге», получившие по радио сообщение о немцах, начали стрелять, но были быстро отправлены на дно с помощью хитрости, торпед и орудий.
На палубе «Бернда фон Арнима», одного из упомянутых трех немецких эсминцев, закутавшись в шинель, с надетым под стальной шлем шерстяным током, стоял оберфельдфебель Мартин Вангер. Он и еще около двух сотен бледных, измученных морской болезнью солдат и унтер-офицеров 139-го горно-егерского полка напряженно всматривались вперед. В их лица летели снег и клочья тумана, смешанные с холодными солеными брызгами. Штормовая погода за трое суток перехода довела егерей до полного изнеможения. Они вышли шестого апреля из Везермюнде и только теперь наконец-то выбрались из своих коек на палубу, мечтая о суше, как о спасении. Если потребуется, они готовы были вырвать ее зубами у самого Одина.
До полярного лета оставалось еще далеко. Солнечный диск катился по горизонту, почти не отрываясь от него, после чего постепенно погружался в море или за голые заснеженные холмы на северо-западе, но темнота приходила не сразу. На много часов воцарялись сумерки, а после непродолжительной ночи они возвращались снова. Несмотря на апрель, по берегам лежал глубокий снег. С неба он шел и теперь. Море было чертовски холодным, и одна мысль о том, что можешь оказаться в воде, приводила в содрогание.
Это был первый день операции «Везерюбунг». Две тысячи горных стрелков под личным командованием генерал-майора Эдуарда Дитля со скоростью 30 узлов неслись на штурм маленького норвежского городка Нарвика и еще более мелких населенных пунктов, расположенных поблизости. Это был самый северный незамерзающий порт, из которого зимой, когда судоходство в Ботническом заливе прекращалось, в Германию отправлялась шведская железная руда.
Но опасения горцев оказались напрасными. Никто больше не оказал сопротивления, и все эсминцы благополучно достигли берегов. В 8 часов утра Нарвик был уже в руках немцев. Дитль принял капитуляцию местного гарнизона, и к вечеру, преодолев радиопомехи полярных широт, сообщение об этом кое-как добралось до Берлина. В тот же день далеко на юго-западе пали Тронхейм, Берген, Кристиансанн, Ставангер, Эгерсунн и другие более или менее крупные порты Норвегии. Та же участь постигла и столицу, покинутую за несколько часов до вторжения королем и правительством.
Нарвик, представлявший собой маленький городок с двухэтажными домиками, был, как и все другие города королевства, ошеломлен произошедшим. Заснувшие спокойным сном вчера вечером, его несколько тысяч жителей были разбужены донесшейся из тумана непродолжительной перестрелкой и взрывами, а когда окончательно опомнились, по улицам уже деловито шагали немцы.
Однако того, что произошло в тот же день в Дании, здесь не случилось. Престарелый датский король запретил своим генералам оказывать малейшее сопротивление и сдал страну практически без выстрела. Узнав, что с ним обойдутся вполне сносно, он даже похвалил немцев за «блестяще проведенную операцию». Его же брат — король Норвегии Хокон VII — повел себя иначе. Он отказался капитулировать и вести переговоры. Покинув Осло вместе со всем правительством, король бежал на несколько десятков километров на север, призывая народ не подчиняться самопровозглашенному правительству изменника Квислинга. Были моменты, когда король и его люди буквально брели пешком по колено в снегу, в то время как бомбардировщики люфтваффе сносили подчистую деревни, в которых он только что останавливался. Так что очаги сопротивления сохранялись на юге еще некоторое время, в расчете на помощь западных союзников, главным образом англичан и французов.