Я, показав ему жестом, что никак не могу согреться, стал обматывать свою грудь и плечи той самой веревкой, которую нес весь день. Он некоторое время наблюдал за моими действиями, а потом потерял к ним интерес и отвернулся. Выпитая водка окончательно придала мне решимости осуществить задуманное. Когда весь моток веревки был израсходован, я связал ее свободные концы у себя на груди под самым подбородком и незаметно привязал их к фалу парашюта, на котором сидел в тот момент. Оставалось улучить момент, выйти из укрытия, за которым сразу начинался крутой склон, и бросить по ветру свернутый шелк…
— Ты всерьез рассчитывал, что с помощью ветра сможешь вырваться из плена? — спросил Мартин, внимательно слушавший этот обстоятельный рассказ.
— А почему бы и нет? В ущелье стоял такой сквозняк, что можно было попробовать и на трезвую голову. А пьяному, как говорится, море по колено. Мой расчет был на то, что наши должны быть где-то рядом. Главное, оторваться, хотя бы на километр, от моих конвоиров. Судя по тому, как наши батальоны продвигались последние дни, эти места должны были быть уже больше немецкими, нежели русскими.
Короче говоря, я просто встал, взял в руки туго свернутый парашют и вышел на склон. Горец не сразу сообразил, что я задумал. Почуяв сильный ветер, я с силой швырнул парашют по его направлению и вверх. Он размотался, вытянувшись длинной трепещущей полосой, и вдруг вспыхнул с резким хлопком. Меня рвануло куда-то вбок и поволокло по камням. Если бы не крутой обрыв через десяток метров, я оставил бы на этих камнях окровавленные лохмотья своей униформы.
Меня оторвало от земли и понесло вниз, вдоль каньона. Падал я очень быстро. Гораздо быстрее, чем рассчитывал. А ведь я знал, что наши десантные парашюты обладают самой малой площадью купола. Недаром только немецкие парашютисты пользуются всякими наколенниками и налокотниками, чтобы не разбить суставы, когда шмякнешься о землю.
Короче говоря, я падал прямо в реку, ревущую на дне каньона. Ту самую, что мы форсировали совсем недавно. Меня сносило и по горизонтали, но гораздо меньше, чем хотелось бы.
Этот мой одиннадцатый полет на парашюте лишь чудом не стал для меня последним. Я шлепнулся в ледяную воду рядом с острой скалой и помчался вниз по течению, огибая валуны. Но вскоре я ощутил сильный рывок и остановился в своем продвижении. Вокруг меня пенились буруны, и отцепиться от застрявшего на камнях парашюта не было никакой возможности. Ножа я не имел, а развязать намокшие и затянувшиеся узлы, постоянно окунаясь в воду с головой, был совершенно не в состоянии. И если бы меня снова не понесло по течению, я через несколько минут просто умер бы от переохлаждения в этом потоке.
Не помню, как я выбрался на берег. Выпитая поневоле вода в количестве не менее двух литров пошла из желудка обратно, прихватив с собой весь мой недавний ужин. Я с трудом вытащил намокший парашют из воды и упал на камни. Спуск со снежной лавиной и этот полет в ночную горную реку — не слишком ли много за двое суток?
Ты не поверишь, но я не смог развязать простые узлы на простой веревке. Окоченевшие пальцы не слушались, а все тело содрогалось от озноба. Понимая, что нужно уходить как можно дальше, я сгреб мокрый парашют в охапку, взвалил его себе на шею и побежал, точнее, побрел вдоль реки, белый, словно привидение Конечно, с парашютом на спине меня было видно со всех окрестных гор.
Через полчаса грянул выстрел. Он прозвучал впереди, там, куда я двигался. Я замедлил шаг и в темноте разглядел фигуру с ружьем. Прямо на меня шел тот самый горец, что сторожил наш бивуак под карнизом. Как он сумел спуститься так быстро вниз, да еще зайти вперед, для меня до сих пор остается загадкой. Он забросил винтовку за спину, молча обрезал ножом веревки, и я покорно поплелся впереди него вверх на гребень…
На следующий день мы вышли на небольшое селение. Типичный горный аул, не занятый ни большевиками, ни нашими. Меня поместили в небольшой сарай, сложенный из нетесаного камня. Посадили на землю спиной к стоявшему там столбу и связали руки позади него. Видимо, убедившись в моей особенной прыти, с меня сняли ботинки и оставили в одних носках, крепко связав в дополнение ко всему лодыжки. Я ощутил себя древним рабом, которого ведут на невольничий рынок. Не хватало только деревянных колодок и полуголого надсмотрщика с бичом в руке.
Дверей в сарае не было. В пустой проем заглядывали дети, сначала мальчик лет восьми, потом он привел еще двоих. Они рассматривали меня, тыча пальцами и обмениваясь мнениями. В ответ я мог только улыбаться. События двух последних суток окончательно лишили меня сил, и я даже в такой бесчеловечной позе умудрился задремать, уронив голову на грудь.
Меня разбудили выстрелы. Автоматные очереди и крики. В дверном проеме появился командир моих конвоиров. Его левое плечо и рука были залиты кровью, и он, превозмогая боль, привалился спиной к стене и направил на меня револьвер. Прямо в лоб. Я зажмурился. Щелчок, потом еще. Я открыл глаза и увидел поворачивающийся барабан. После третьего щелчка русский отбросил разряженный револьвер и вытащил нож. Он шагнул ко мне и закачался. Собрав все свои силы, я поджал ноги и, резко распрямив их и выгнувшись всем телом, ударил конвоира пятками в колени. Тот закричал от боли, упал и выронил нож. В это время в сарай забежал солдат в нашей форме с автоматом в руках. Увидав привязанного к столбу и разутого фельдфебеля, он мгновенно сориентировался и всадил в пытающегося подняться русского короткую очередь. Прямо в лицо.
Это оказалось одно из подразделений батальона «Бергман» из диверсионной дивизии «Бранденбург». Батальон выполнял особое задание абвера по вербовке местного населения в добровольческие отряды, в помощь вермахту. Было решено поднять народы Кавказа против большевиков. Основной упор делался на мусульман — грузинам и армянам Гитлер не доверял. Кое-кого удалось тогда привлечь в «туркестанские» батальоны, но, по большому счету, из этой затеи мало что вышло.
Когда я вернулся в свой батальон, то узнал, что двадцатого августа Гроот повел отборную двадцатку на восхождение. Они дошли примерно до середины седловины, до так называемого «Приюта Пастухова», представлявшего собой обычную скалу со стоящей рядом хибаркой. В это время погода резко ухудшилась, и Гроот повернул назад.
На следующий день в три часа утра он снова пошел на штурм. На этот раз их было шестнадцать. Через несколько часов им на подстраховку вышел второй отряд из пяти человек под командой гауптмана Гемерлера. В тот день западная вершина Эльбруса была взята. Они обнаружили там что-то похожее на геодезическую вышку и привязали к ее шесту имперский военный флаг. Флаг 1-й дивизии они привязали к альпенштоку и прикрепили рядом.
Возможно, ты слышал, что потом, несколько дней спустя, в тихую солнечную погоду один умник забрался туда и доказал, что Гроот ошибся, приняв за геодезическую вышку что-то другое. Настоящая вышка стояла на отметке 5642 метра, и, следовательно, настоящая вершина находились неподалеку и метров на двадцать выше. Из-за снежного бурана в тот раз ее просто не было видно.
Ну да ладно. Это происходило позже, а в тот день наш фотограф Андреас (кажется, его фамилия была Фельд) заснял счастливых покорителей Эльбруса с их разрываемыми ветром флагами, а через несколько дней Геббельс вещал на всю Европу о том, что «покоренный Эльбрус венчает падение Кавказа», Газеты смаковали этот успех немецких горных войск, но, как рассказывают, фюрер, которому показали фотографии Андреаса, был в тот момент не в настроении. Он сказал, что на Кавказе ждет от своих егерей реальных военных успехов, а не показного туризма.