Подмигнул Капаниду, Щербатому подмигнул. Ничего, прорвемся.
Мы – Аргос!
Оказалось, не локры, и не пираты. Мятеж! Старые знакомые, дедовы племянники – Онхест, Келевтор и Ликопей. Собрали разбойников, ночью взломали ворота...
Дед в темнице, в цепи закован, и дядюшка Терсит в темнице...
...Дий Подземный! Откуда в Калидоне темница?
А Калидоне – грабеж и бабий вой. Гуляют разбойнички, душеньки тешат.
Ясно! Одно непонятно – почему сейчас?
– Капанид! Амфилох! Вы – в Аргос, верхами, не останавливаясь. Ворота на замок, все войска, что у нас есть – к Тиринфу. Нападет Атрей – только обороняться, без меня вперед – ни шагу. Что бы ни случилось! Ясно?
– Да, ванакт.
– Всем нашим – тревога. Дружины поднять, но из городов не выходить – пока я не прикажу.
– Да, ванакт!
– Я – в Калидон, за месяц, думаю, управлюсь.
– Счастливой охоты, Тидид!
– А я? Диомед, ты же обещал!
Возле коновязи догнал меня Лаэртид. Коней уже оседлали, осталось в седло взлететь – и ходу, южным Зефиром через Аркадию, через Калидонский залив...
Сопит (прямо, как Сфенел!), в глазах обида плещется.
– Ты же обещал, Диомед! Если война... Обещал! Я тебе пригожусь! Я ведь лучник! Я... Я корабельщиков знаю, помогу войска перевезти!..
Поглядел я на него...
– Но ведь ты обещал!!!
Я понял – парень еще ни разу не был на войне. Парень хочет быть взрослым.
– Ладно, верхами ездить умеешь?
Просиял! Как мало человеку нужно!
– Кстати, – хмыкнул я, – почему ты тогда, в Спарте, про войну спрашивал? Сон тебе был, что ли?
– Почему сон? – удивленно моргнул Лаэртид. – Ведь ясно – Атрей на престоле, значит, сейчас начнется!
Ну, Любимчик!
* * *
Ветер в ушах, ветер! Не тот, легкий, серебристый, что над ночным лесом вдаль уносит. Другой – горячий, яростный, терзающий листья, ломающий ветки, вырывающий с корнем столетние дубы...
Я – ветер! Не остановить меня, не задержать. Ты обещал мне славу, дед, мой НАСТОЯЩИЙ дед, но мне не нужна слава, я просто хочу быть ветром, бурей, ураганом. ТЫ меня поймешь, ТЫ сам Молния, ТЫ знаешь, что такое нестись навстречу врагу, неудержимо, беспощадно...
Я – ветер! И в ушах моих – ветер!
* * *
Не ушел никто. Да и некуда им уходить! Дядя Андремон своих куретов у всех дорог расставил, стены заставами окружил, а у ворот калидонских – мы с Фоасом, да его дружина, да мои гетайры впридачу.
И Любимчик – чтобы страшнее было.
Лаэртид главного и срезал – прямо в лоб, навскидку. Они как раз ворота открыли, толпой орущей вывалили – на прорыв. За плечами – мешки с добром, в руках – дубины, на рожах бородатых – злоба и ужас. Впереди – громадный детина, почти голый, на чреслах – пояс золотой (из дедовой сокровищницы, поди!). Вот его Одиссей и срезал. Спокойненько так, будто по мишени стрелял. А потом лук опустил, рассмеялся...
Я даже позавидовал. Первый убитый, все-таки! Из кипрской бронзы печень у парня!
Ну, а затем пошла резня.
А пока мы разбойников этих добивали, пока ловили да на деревьях развешивали, пока добро награбленное собирали, я никак понять не мог. Все как-то не так было. Ну, решили дедовы племянники, Онхест со товарищи, отомстить. Они отомстить, разбойники – добром Живоглотовым разжиться. Ну так режь, грабь, жги – и ноги уноси. Так нет же, в городе сидели! В винные подвалы провалились, что ли? Или... Или подмогу им обещали? Да такую подмогу, что рискнуть стоило?
Жаль, спросить некого! Разбойнички – те только мычать и умели, Келевтору башку мечом снесли, а Онхеста и Ликопея сами добрые калидонцы и придушили. Спрятаться хотели, душегубы! Да куда спрячешься, Калидон – городишко маленький!
Город почти и не пострадал. Только дедовых даматов пограбили, да храмовое серебро утащили. А вот дворцу досталось. Двери – вдребезги, столы-табуретки – вдребезги, в сокровищнице – ветер гуляет, трон дедов (скамья, то есть) на боку лежит. А по всему дворцу рабыни ревом ревут – простоволосые, в синяках. Потешились с ними лихие люди, ни одну не пропустили, даже старух не помиловали.
Ну, пусть теперь висят, головорезы, босыми пятками сверкают!
А деда Ойнея в подвале нашли (и вправду, откуда в Калидоне темница?). Умирал дед – кто-то, убегая, не забыл, мечом полоснул...
На белых рыбьих губах – кровавая пена. В пустых глазах – боль.
– Увезите! Не хочу... В Калидоне... не хочу! Ненавижу! Ненавижу!
Мы с Фоасом переглянулись. Ойней не бредил. Не бредил – и все еще ненавидел. Даже на черном пороге Гадеса.
– К алтарю Телефа... Там... Там... Там мы поклялись в вечной дружбе... с Беллерофонтом. Он... Кубок, найдите кубок!.. Беллерофонт... ненавижу... Почему он успел умереть? Вовремя... Вовремя...
«Иногда надо умирать вовремя, » – сказала когда-то мама.
Я отвернулся.
– Это за городом, – прошептал Фоас. – Только не довезем, Тидид! Плох старик, ай, плох, совсем плох!
– Алтарь... Алтарь Телефа! – упрямо прошептали губы. – Туда!
Рядом толпились придворные – такие же белые от ужаса. Только дядюшка Терсит сиял полной луной. Сиял – улыбался, зубами редкими светил. Еще бы! Его тоже в подвале нашли, но – живого. Забыли в спешке, видать!
Горго, дедова внучка, стояла в стороне. Пустым было ее лицо – как Ойнеевы глаза. Словно не ее дед умирал на старой истоптанной подстилке. Фоас перехватил мой взгляд, вздохнул...
И что в ней мой родич нашел?
– Хорошо, – кивнул я. – Перевезите. Тугую повязку на грудь, конные ноши...
Эх, дед, дед!
* * *
– А вот он, кубок, племянничек, вот он! Не пропал, хи-хи, не пропал! Беллерофонтов кубок – он, Главкид, деду твоему в знак побратимства подарил. Тяжеленький, хи-хи! Я и все прочее собрать приказал, вроде, не пропало ничего. Не успели унести, хи-хи, пожадничали! Теперь это все твое, племянничек, ты ведь наследник! Диомед, басилей Калидонский, хи-хи!
– Ха-ха, дядюшка Терсит! Да только я не басилей!
* * *
Я не басилей.
И не только потому, что Танат не спешит, и дед все еще дышит – редко, захлебываясь мокротой и кровью. Я не басилей, потому что молчит толпа на площади, знакомо молчит...
Чужак!
Гетайры мои в сторонке стоят, и Фоас с Одиссеем в сторонке. Негоже им, куретам да прочим пришлецам, в чужие дела вмешиваться. Самому мне с добрыми калидонцами объясняться. Да только что им объяснить?