– Как сказать. Был у нас в глухой провинции один деревенский умелец, так тот как раз управлял ветрами, градом и прочими атмосферическими явлениями. Так вот, это у него было наследственное – от дедов-прадедов. И никаких демонов там вроде бы не было и в помине. Пастор Швабе совершенно точно высказывался. Мол, не усматривает он тут никакой нечистой силы, и точка. – Барон шумно вздохнул. – Мы, конечно, этого умельца определили на казенные харчи – не за нечистую силу, за то, что он начал пакостить ради заработка. Наймет его кто-нибудь, чтобы у старинного врага что-нибудь этакое приключилось – урожай градом побило, или паводком мост снесло, или мельницу повредило – а тот и рад стараться… – Он помолчал, а потом воззвал едва ли не жалобно: – Господа, вы образованнее меня, объясните неотесанному гусару, отчего так получается: за что ни возьмись, все человек ухитряется обратить в свою пользу ради извлечения заработка! Вплоть до магии и умения насылать градобитие. Ну почему так постоянно оборачивается?
– Потому что такова уж человеческая натура, – подумав, ответил Пушкин.
– Насчет натуры я и сам знаю. Но отчего же все-таки она такая? Хочется иногда, чтобы люди были самую малость порядочнее…
Граф ухмыльнулся:
– Но ведь, если человечество поголовно станет добропорядочным и совершенным, чего доброго, прекратятся и войны? И куда вы тогда денетесь, любезный Алоизиус?
– Придумаете тоже! – сказал барон сердито. – Война – совсем другое дело. За короля, за отечество и все такое… Я скачу с саблей наголо, он, супостат, на меня летит с саблей наголо… и ведь не ради денег, да и ордена одному из сотни достаются! Нет уж, не надо, чтобы человечество становилось настолько добропорядочным. Каково оно будет без гусар? Подумать жутко, если…
Карета внезапно замедлила ход, а там и остановилась вовсе. Кони попятились, храпя и разбрызгивая пену. Впереди обозначилось что-то большое, загородившее дорогу.
Они высунулись в окна. В слабом, трепещущем свете правого каретного фонаря Пушкин рассмотрел низкую телегу, погрязшую задним колесом в придорожной канаве, свалившиеся с нее бочки, растерянно топтавшегося рядом человека, судя по движениям, изрядно хлебнувшего горячительного. В первый миг он испытал едва ли не умиление – оттого, что и в этой чистенькой, ухоженной, насквозь благопристойной стране, ужасно похожей на кукольный домик, обнаружилась совершенно российская картинка с пьяным возницей.
Кучер разразился яростной тирадой, не слезая с козел. Пушкин не все разобрал, но по тону нетрудно было догадаться о смысле. Виновник затора что-то промямлил, опять-таки совершенно по-русски почесывая затылок, словно надеясь, что все как-то наладится само собой.
– Бочки, слава богу, пустые, – сказал граф. – Пойдемте, откатим с дороги, иначе придется торчать тут всю ночь, этот болван себя не помнит…
Он вылез первым, за ним – остальные. Кучер, ворча, стал спускаться с козел спиной вперед.
Послышался короткий резкий свист, и со всех сторон на них кинулись черные тени, показавшиеся в первый миг очередной разновидностью нечистой силы из разряда той, что пугает на больших дорогах припозднившихся путников, – но тут же Пушкин почувствовал вполне осязаемую, реальную хватку, нападавшие в два счета выкрутили ему руки за спину и проворно принялись обшаривать. Рядом сдавленно чертыхался барон, тоже схваченный несколькими парами рук так, что всякое сопротивление было бесполезно. Луна уже взошла, и удалось рассмотреть, что нападавшие все поголовно щеголяли в черных масках. «Ах, так это разбойники, – подумал Пушкин. – Кто бы мог ожидать в здешних местах…»
Слышно было, как кто-то возится в карете. Другой подсвечивал ему фонарем. Сквозь зубы ругался кучер, угодивший в тот же переплет, – странно, что разбойнички и его старательно обыскивали, словно принимали за переодетого богача. Кучеров, слуг и прочих лакеев при подобных нападениях обычно не трогают…
Тем временем еще несколько человек, помогая друг другу азартными выкриками, в два счета вытолкнули из канавы телегу, вмиг протрезвевший возница, прыгнув на облучок, от души проехался кнутом по спине лошади и что-то заорал, отчего она припустила едва ли не галопом и моментально пропала в темноте.
Где-то рядом слышалось похрапывание лошадей и перестук копыт – насколько удалось определить, их там было немало. «Странные разбойники, – подумал Пушкин, уже не пытаясь вырываться. – Выходят на большую дорогу едва ли не эскадроном, их тут не менее дюжины…»
Рядом тихо заговорили на незнакомом языке. В голосах слышалось явственное недовольство и, пожалуй что, разочарование. Потом чей-то уверенный голос уже по-французски заявил:
– Потрудитесь, господа, какое-то время оставаться на месте. У нас достаточно пистолетов…
Кто-то вновь свистнул, в бледном лунном свете появились замаскированные люди, каждый вел в поводу несколько лошадей. Разбойники проворно попрыгали в седла, остались двое, они медленно отступали, держа стоящих у кареты под прицелом пистолетов. Но вот и они вскочили на коней – и вся орава галопом припустила прочь.
Всего несколько мгновений – и конный отряд исчез в направлении, противоположном тому, откуда ехала карета. Стоявший в распахнутом сюртуке Пушкин, к своему превеликому удивлению, обнаружил, что его пистолеты находятся на прежнем месте. Проверив карманы, он убедился, что и часы, и кошелек, и галстучная булавка остались в полной неприкосновенности. Рядом удивленно охнул барон:
– Господа, вы не поверите, но ничегошеньки не пропало! Табакерка… ага, и табакерка цела. Ничего не взяли!
– В самом деле, – спокойно сказал граф Тарловски, приводя в порядок одежду. – То же могу сказать и о себе… Эти странные разбойники ничего не взяли… следовательно, это и не разбойники вовсе.
– Но что-то же они искали?
– И весьма старательно. В наших карманах, в карете… Давайте-ка побыстрее отсюда убираться, господа. Я предпочел бы обыкновенных разбойников – те, по крайней мере, просты и понятны. А эти… Напасть в немалом количестве, устроив предварительно мастерскую засаду – и ничего не взять… Такие мне чрезвычайно не нравятся.
– Может, они нас с кем-то перепутали?
– Кто знает, Алоизиус, кто знает… – задумчиво сказал барон. – Рудольф, у тебя все на месте?
– До последнего гроша, господин граф, – откликнулся кучер. – Хотя обшарили с головы до ног. Точно вам говорю, они именно нас ждали – дорога проселочная, ночью тут редко кто ездит…
– Поехали, – твердо сказал граф. – Не стоит ломать голову, мы все равно не можем сейчас доискаться до разгадки…
На ходу приводя себя в порядок, они сели в карету, и кучер без приказания хлестнул лошадей, взявших с места крупной рысью. Все еще возмущенно фыркая, барон сказал:
– Вообще-то на белом свете случаются вещи еще удивительнее. В нашем округе обитал лет двадцать назад барон фон Райзенштайн, который понемножку подвигался рассудком, пока не съехал со здравого ума окончательно. Надо вам знать, что его далекие предки допускали на больших дорогах разные… шалости. На этом пункте наш барон и подвинулся. Стал в лунные ночи останавливать прохожих и проезжих на той самой дороге, где его предки тешились удалью молодецкою в старину. Но пунктик-то был в том, что барон не только никого не грабил, а, наоборот, давал остановленному несколько золотых и отпускал восвояси с наилучшими пожеланиями.