Они вереницей прошли обширный зал, где за столами тешила себя пивом, вином и кофеем опрятная публика. Шагавший первым граф уверенно свернул к неприметной двери в задние помещения, распахнул без церемоний. За дверью обнаружился коридор, заканчивавшийся единственной дверью, у которой в позе бдительного часового, опершись на толстую трость с массивным набалдашником, располагался скромно одетый субъект, чья профессия угадывалась с полувзгляда. Низко поклонившись пришедшим, он предупредительно распахнул перед ними дверь.
В небольшой комнатке с выходившим на улицу узким и высоким старинным окном сидел за конторкой из темного дерева краснолицый человек с густыми бакенбардами, в плисовой жилетке поверх рубашки. У него была подвижная, полнокровная физиономия выпивохи, весельчака… и несомненного прохвоста из тех, что своей выгоды не упустят никогда и нигде, хотя с очень уж сомнительными делами связываться поостерегутся. Пушкин испытал даже нечто вроде умиления – настолько этот тип походил на жуликоватых трактирщиков и содержателей игорных домов Санкт-Петербурга.
Встав с кряхтением из-за конторки, господин с бакенбардами склонился в преувеличенно низком поклоне и, посверкивая плутоватыми глазками, воскликнул с самым невинным видом:
– Какая честь для меня, господа! Посещали наше заведение благородные особы, но персон вроде вас, окутанных жутковатыми тайнами и обширнейшими полномочиями, принимать еще не приходилось…
– Всему свой черед, господин Кунце, – безмятежно сказал граф. – Не соблаговолите ли поведать, откуда вам известны такие подробности?
– Слухом земля полнится, ваше сиятельство… Городок наш не особенно и провинциальный, видывали и мир, и людей… но обсуждать свежие новости и интересных приезжих здесь любят не меньше, чем в скучающей провинции. С вашим прибытием кое-какие стороны жизни оживились несказанно, множество людей в это вовлечены, и иные, не зная особенных секретов, имеют все же глаза и уши, а на каждый роток не накинешь платок…
– Интересно… – сказал граф, не моргнув глазом. – Проницательный вы человек, господин Кунце, в уме и наблюдательности вам не откажешь… а следовательно, нужно думать, что вы человек крайне благоразумный. И прекрасно понимаете, что ссориться с иными людьми и учреждениями человеку вашей профессии категорически противопоказано…
– Золотые слова, ваше сиятельство! Рад буду оказаться полезным, чем только могу.
Граф усмехнулся:
– Вы удивительно спокойны, господин Кунце…
Трактирщик широко улыбнулся с видом честнейшего в Праге человека, не ведающего за собой ни единого грешка:
– Ваше сиятельство, ведь не ради моей скромной персоны, отроду не вступавшей в конфликт с законами, сюда приехали господа из самой Вены… Нечего вроде бы опасаться?
– Вроде бы… – протянул граф и сделал многозначительную паузу. – Это ваш дом, господин Кунце? – Он указал в окно, за которым на другой стороне узенькой улочки тесно, вплотную друг к другу стояли дома классического средневекового облика: узкие, в два-три окна, с массивными входными дверями и окнами, порой напоминавшими бойницы. – Я имею в виду вон ту дверь, с молотком в виде бронзовой головы какого-то создания, весьма напоминающего черта.
– Это был мой дом. Четыре месяца назад я его законнейшим образом продал. Известному нашему ученому мужу, профессору Гарраху. Договор купли-продажи был составлен по всем правилам и копия передана в ратушу…
– Вот только цена…
– Простите, ваше сиятельство?
– Она несуразна, согласитесь, – невозмутимо произнес граф. – Поскольку примерно втрое превышает обычную.
– Вы меня в чем-то подозреваете, ваше сиятельство? – с убитым видом понурился Кунце.
– В а с – нет. Но подозрительна сама цена. Это и есть то обстоятельство, которое заставляет относиться к таким сделкам с подозрением именно потому, что они состоялись. Чересчур низкая цена всегда подозрительна, превосходящая всякие разумные пределы – тем более. И надобно вам знать, господин Кунце, что именно эта сделка по причинам, которые вам знать вовсе необязательно, вызывает у меня самый живейший интерес. Именно о ней я пришел с вами говорить – и уйду только тогда, когда получу от вас объяснения, которые признаю убедительными. Если же вы начнете врать или вилять… Я бы вам категорически не советовал.
Господин Кунце сосредоточенно думал, ероша бакенбарды кончиком большого пальца – должно быть, по своей всегдашней привычке. Продолжалось это недолго. Трактирщик форменным образом просиял, поднял голову и открыто взглянул графу в глаза:
– Ваше сиятельство, нет мне нужды врать и вилять! Поскольку абсолютно никакой вины за собой не чувствую. Господин профессор в один прекрасный день явился ко мне… да что там «явился», правильнее будет выразиться «нагрянул» – и сходу предложил продать ему Дом Итальянца… Так, изволите ли видеть, этот дом именуют в обиходе. Из-за того, что при кесаре Рудольфе там обитал некий итальянский ювелир, о котором шептались, что он баловался алхимией, а то и чем похуже… В Праге чуть ли не о каждом втором старинном доме кружат дурацкие легенды и почище, здравомыслящий человек на них и внимания не обращает, мы как-никак живем в просвещенном девятнадцатом веке, отмеченном торжеством материального над мистическим… Короче говоря, дом я продавать не собирался. Была у меня мысль перестроить там все и открыть еще один трактир. Даже название придумал: «У Голема». По-моему, изящно бы смотрелось: кесарь Рудольф, а напротив – Голем. Много народу к нам приезжает, привлеченного как раз старыми легендами, верить в них я не верю, но это ведь не мешает заработать на них малую толику денег, верно? Коли уж это не противозаконно – зарабатывают же на легендах и страшных сказках господа сочинители и театральщики, отчего бы и скромному трактирщику не урвать своей выгоды? В общем, я поначалу отказался. Господин профессор настаивал и увеличивал цену. Я вошел в азарт и набавил со своей стороны… Он не возражал. И скажите же мне, ваше сиятельство, как поступить в такой ситуации человеку добропорядочному… но своей выгоды не намеренному упустить? Никакого вымогательства и обмана с моей стороны не было, клянусь Богородицей! Господин Гаррах сам выразил ярое желание стать владельцем дома, готов был заплатить требуемую цену, он известен как человек полностью вменяемый, способный заключать какие угодно сделки без чьей-либо опеки или судебных запретов. Мало ли какая блажь может прийти в голову человеку с деньгами? Если она не преследуется законом, что в том дурного? И сделка была заключена… Вот и все, что я могу рассказать. Спросите кого угодно, хоть самого профессора.
Некоторое время граф пребывал в задумчивости.
– В том, что вы говорите, есть резон, – сказал он наконец. – Но, господин Кунце… Я ни за что не поверю, что вы лишены любопытства. Вы ведь любопытны?
– Есть грешок…
– Вот видите. И вы пытаетесь меня уверить, что так и не попытались за эти четыре месяца отыскать разгадку столь странного поведения профессора? Который, в общем, известен как человек здравомыслящий и не склонный к эксцентричности на английский манер… Будьте уж со мной откровенны до конца, душевно вас прошу… до сих пор у меня не было причин на вас сердиться, но…