Райка усмехнулась.
Адам сел на диван в вельветовые подушки. Райка и Светлана стали чирикать какие-то светские сплетни, хотя им правильнее было бы чирикать о внуках. Сплетни Адама не интересовали. Он прикрыл глаза и, как в воду, ухнул в воспоминания.
…Они вернулись после суда. Инна сказала: не уходи… и стала его целовать, целовать, целовать, будто сошла с ума, – каждый палец, каждый ноготь, каждый сустав, и он не мог ее остановить, и ему казалось, что он попал под бешеную летнюю грозу, когда земля смешивается с небом…
Адам сидел, прикрыв глаза. Сердце его сильно стучало, а под ребрами, как брошенная собака, выла тоска.
– Я пойду погуляю с Раддой.
Он взял собаку и пошел звонить в телефон-автомат. Радда неуклюже полезла в телефонную будку, но Адам ее не пустил, отпихнул ногой и плотно прикрыл дверь. Он хотел быть наедине с Инной.
Заныли гудки. Потом он услышал ее голос.
– Это я, – сказал Адам, волнуясь. – Ну, как ты?
– Противно в городе, – сказала Инна.
– В городе очень противно. Я к тебе сейчас приеду. Но я не один.
– А с кем? – удивилась Инна.
– С собакой.
– Не надо.
– Почему?
– Она линяет.
Подошел человек и сильно постучал монетой по –стеклу.
– Я тебе перезвоню, – пообещал Адам. Он не мог говорить с Инной, когда ему мешали. Не мог раздваиваться, должен был принадлежать только ей.
Адам вышел из телефонной будки. Радды не было. «Придет, – подумал он, – куда денется…»
Он стоял и ждал, пока поговорит тот, с монетой. Потом подошла женщина. Он переждал и ее, невольно прислушиваясь к разговору. Женщина кричала, что ее муж совершенно не выходит на улицу, гуляет на балконе пятнадцать минут в день. А если выходит из дома – только за водкой, а прогулка сама по себе для него невыносима и вообще невыносимо состояние здоровья. Здоровье он воспринимает как болезнь.
Радда не появлялась. Адам забеспокоился и пошел домой. Дома ее тоже не было. Он снова спустился вниз и пошел к автомату, надеясь, что Радда стоит там и ждет. Но возле автомата ее не было.
Адам пошел дворами, приглядываясь к собакам-одиночкам и собачьим компаниям. Вышел на площадь. Их дом стоял неподалеку от вокзала. Адам подумал вдруг, что ее могли украсть приезжие и увезти на поезде. С тем чтобы охотиться. Шотландские сеттеры – это лучшие охотничьи собаки и на птичьем рынке стоят сто рублей. Он пересек площадь и пошел к пригородным электричкам. Ходил вдоль поездов, толкаясь в толпе, и громко звал: «Радда! Радда!» – и все на него оборачивались.
Потом он снова пересек площадь, вернулся к автомату и стоял не меньше двух часов. Несколько раз он порывался уйти и уже уходил, но снова возвращался и стоял как столб. Часы на вокзале показывали уже одиннадцать вечера.
Адам вошел в будку, набрал номер Инны и сказал:
– У меня пропала собака.
– Тогда приезжай, – сказала Инна.
– Не могу.
– Почему?
– У меня пропала собака.
Они замолчали, и это молчание было исполнено взаимного непонимания. Адам подумал вдруг, что его колокольня, наверное, самая неудобная и прошита сквозняками, потому что никто не хочет лезть на нее вместе с ним.
* * *
Вадим проснулся среди ночи, будто кто-то тронул его за плечо. Он выбыл из сна и явственно понял: собаку украли. Кто-то поманил ее, она пошла, потому что еще ни разу за все свои шест–надцать лет не встречалась со злом и даже не представляла, что оно есть на свете. Вадим купил ее недельным щенком, они со Светланой любили ее как дочку. Радда питалась их добротой, любовью и не представляла, что есть другая пища. Они никогда не бросали Радду, никому не доверяли, и если кто-то один уезжал в отпуск или в командировку, то другой оставался с собакой. А сейчас она на несколько минут осталась на улице одна, и ее украли. Ее позвали, она пошла. Вадим представил себе, что будет, когда вор увидит, что она старая и почти слепая. Что он сделает с ней? Выгонит? Или убьет? Хорошо, если убьет. А если выгонит? Вадим представил себе свою собаку – слепую и больную, с хроническим заболеванием почек. Он делал ей уколы антибиотиков, и она сама подходила к нему и подставляла ногу под иглу. Вадим представил себе растерянность и недоумение Радды, если ее будут бить. Именно недоумение, потому что она не знала, что это такое.
Вадим резко сел на постели. Он увидел, что Светлана тоже сидит.
– Как это могло случиться? – Она протянула к нему руки, плача, будто желая получить ответ прямо в ладошки. – Как?
«Я вас предал – вот как, – подумал Вадим. – И ее. И тебя».
– Может быть, завтра вернется, – сказал он. – Просто заблудилась.
* * *
Ребенок орал, надрывался, а семнадцатилетняя Пескарева преспокойно отправилась в туалет.
– О! Мамаша называется, – осудила Инна. – Ребенок орет, а ей хоть бы что…
– Не привыкла еще, – сказала Ираида. – Сама еще ребенок. Ей в куклы играть.
На посту зазвонил телефон. Ираида сняла трубку, послушала и сказала:
– Тебя.
Инна взяла трубку и побледнела. Кровь отлила от головы, серд–це забарахталось, не справляясь. Это был тот человек, которого она любила.
– Когда и где? – спросила Инна. Все остальные во–просы были лишними, тем более что ее ждали грудные дети, которые имели право не ждать.
– Семь, – сказал он. – Телевизионная башня.
«Почему телевизионная башня?» – подумала Инна, отходя к орущему ребенку. А потом вспомнила, что он живет возле ВДНХ и, значит, до телевизионной башни ему удобно добираться. А то, что ей пилить через всю Москву, так это ни при чем. К тому же он передвигается на собственной машине, а она на общественном транспорте.
Инна взяла ребенка на руки. Он был запеленат под грудку, а ручки свободны, и он поджал их, как зайчик. У него была послеродовая желтушка и черные волосики, и он походил на япончика. Подошла семнадцатилетняя Пескарева, взяла своего япончика, достала полудетскую грудь. Ребенок забеспокоился, дернул личиком вправо – промахнулся мимо соска, потом влево – опять промахнулся и в третий раз попал точно, вцепился. Инна подумала: недолет, перелет, цель. Так же обстреливают с воздуха, и этот военный маневр называется «вилка».
Япончик мощно тянул материнское молоко, постанывая от жадности. Инне вдруг стало пронзительно жаль этого ребеночка и его маленькую маму. Стало жаль всех на свете, и себя среди всех. Она поняла, что из встречи ничего путного не получится. Нечего и ходить.
– Ну, – спросил он с насмешкой. – Отдохнула?
– Отдохнула, – осторожно ответила Инна, пытаясь определить дальнейший ход беседы.
Пока она ехала к нему на трех видах транспорта, все думала, что он ей скажет, и проговаривала про себя варианты. Первый – он скажет: «Я так устал бороться с собой и с тобой. Вся душа испеклась и скукожилась, как обгорелая спичка. Давай больше не будем расставаться ни на секунду. Положим души в любовь. Пусть отмокнут».