— Ох, и доиграешься ты у меня, Никитка. Коли узнаю, что на другую девку глаз положил… Мы в родстве давно, чести друг у друга не отнимем, так что не дури…
— Что-то погляжу я, Шереметев, обнищал ты, что ли, что на богатый белозерский куш девку свою пристраиваешь? — тут же язвительно подцепил его Трубецкой. — Никак мыши в карманах дырки прогрызли? Лизку белыми местами ее в княгини проталкиваешь, раз сам носом не дорос, — захохотал он.
Шереметев побагровел и снова кинулся на Трубецкого с посохом. Перепалка разгорелась с новой силой.
Не обращая внимания на Шереметева, князь Алексей Петрович протиснулся к дверям заветной комнаты, куда доступ имели только самые ближние бояре, и, улучив момент, вошел внутрь. Никита, воспользовавшись тем, что Шереметев забыл о нем, поспешил следом.
Внезапно двери распахнулись, и вышел государь.
Все мгновенно стихло — бояре как один склонились в землю.
Царь был молод, высок ростом, крепко сложен, на бледном лице особо выделялись длинный выгнутый нос и небольшие, но чрезвычайно проницательные голубые глаза. Одет он был в золотой терлик, в руке держал хлыст, длиной в локоть, с медным гвоздем на конце. Вокруг толпились опричники, одетые для охоты, кто в черные, кто в желтые одежды, а также царский сокольничий и подчиняющиеся ему подсокольнки и начальные сокольники. Каждый подсокольник держал на руке птицу — огромного бурого или серого кречета с мерцающими черными глазами. Птицы сидели на широких кольцах, как застывшие чучела, не мигая и не двигаясь.
Среди опричников князь Алексей Петрович сразу заметил Голенище. Невысокий, коренастый, плотный, он стоял рядом с князем Афанасием Вяземским. На нем была чуга черного сукна, покрытого черным бархатом, застегнутая на все пуговицы. Рукава этого короткого узкого кафтана, предназначенного для верховой езды, были богато расшиты золотыми дубовыми листьями, а через плечо к червчатому поясу шла золотая перевязь. За поясом красовались два охотничьих ножа и серебряная ложка. За спиной Голенища стоял подсокольник, держащий на кольце рослого сокола в дивном коралловом оперении с дико блестевшими янтарными глазами.
Увидев Алексея Петровича и Никиту, Голенище скривил рот в вызывающе-наглой усмешке. Князь Белозерский сделал вид, что не заметил его мимики, Никита же ответил жестким и враждебным взглядом.
Государь сел в кресло в переднем углу и, окинув взором собравшихся бояр, подал знак, что готов выслушать дела. К государю по одному засеменили челобитчики: кому в деревню отпроситься, кому в гости, кому на свадьбу да на крестины, кого местом обидели, кого окладом. Именинники подносили царю калачи да угощения. Царь слушал рассеянно, подолгу не разговаривал — решал быстро; было заметно, что хочет он поскорее завершить прием. Очередь князя Белозерского еще не подошла, когда Иоанн Васильевич сам обратил на него внимание и подозвал к себе.
— Поди сюда, Алексей Петрович. Ты по делам государственным ездил, негоже тебе в очередь за бездельниками стоять.
Князь Алексей подошел и, низко поклонившись, развернул свиток, дабы читать отчет. Государь выслушал его, не прерывая, затем взял из рук князя бумагу, еще раз бегло просмотрел и передал далее Вяземскому.
— Наслышан я об успехах твоих, — продолжил он. — Поворот делу верный дали, на уговоры да на уступки не сподобились. Это хорошо. Не хотят замирения — иначе будем действовать, вот за сидением о делах и обмыслим, быть ли новой войне. Как приговорим, так и быть тому. За труды твои, князь, благодарю тебя и велю прислать в твой дом гостинца. А теперь, отставив заморские дела, о делах домашних поговорим. Покуда отсутствовал ты, князь, подал родственник твой, князь Андрей Андомский, обиженный тобой, прошение о возвращении ему его наследственных земель. Поболе того, — Иван хитро прищурился, — присоветовал конфисковать, по примеру королей шведских и датских, в пользу казны царской часть земель монастыря святого Кирилла. Что скажешь, князь?
Князь Алексей еще раз низко поклонился и промолвил:
— Воля Господа на все, великий государь, а воплощаешь ее ты для всех нас. Другого государя я не ведаю. Что же до прошения младшего брата моего, коли мнение мое знать хочешь, то скажу в присутствии его, что честь свою родом нашим на поле брани да в служении государю заслуженную, он испоганил, и греха своего не смыл. Потому решение покойного брата своего, Ивана Петровича, в походе Полоцком голову сложившего, я поддерживаю и не отступлю от него. Что же до земель монастырских, то известно мне, как ты, великий государь, к обители святого Кирилла расположен, и верю, что кто бы ни помышлял нанести ей урон, ты силою своею, Господом дарованной, не дашь в обиду иноков, о твоем рождении молившихся.
Государь помолчал, раздумывая. Потом спросил:
— А верно ли говорят, Алексей Петрович, что белозерские соколы лучше прочих, и что прислужники твои измудрились особым способом обучать их, что никакие другие с ними не сравнятся?
— Все мы слуги государевы, — ответил Алексей Петрович, кланяясь, — и если каких успехов достигли, то только для того старались, чтобы добавить славы отечеству нашему и государю. Смею надеяться, что разговоры, слышанные тобой, истине соответствуют. А в подтверждение, позволь, великий государь, преподнести тебе дар.
Алексей Петрович обернулся к Никите и сделал знак подойти.
— С берегов Белого Озера, с Соколиной горы, привезли мы тебе, великий государь, соколиху красоты тобой доселе невиданной… — Он заметил, как напряглись скулы на лице Голенища, но, все так же не удостоив брата и взглядом, князь Алексей приказал Никите открыть короб.
Вскрик восхищения вырвался у государя и окружавших его, когда из обитого изнутри овчиной короба князь Никита Ухтомский достал огромного роста, до двух футов величиной, белоснежную соколиху с индигово-черными глазами размером с крупный орех каждый. Выбравшись на свет божий, соколиха встрепенулась, расправила крылья и начала деловито чистить клювом перышки.
— Хороша, хороша, — одобрил довольный государь. — А ты, Голенище, хвастал мне своим персом, — обратился он к князю Андомскому. — Погляди, в наших краях не хуже водятся птицы, что на Печоре, что на Белом Озере. Как кличут красавицу?
— Вассиана, — ответил вдруг вместо брата Никита.
Тут уж удивляться пришлось не только царю Ивану Васильевичу и князю Андомскому, который при имени княгини побледнел, но и самому князю Белозерскому, так как в первоначальный уговор входило, что государь сам наречет птицу. Алексей Петрович с удивлением взглянул на Никиту, но тот как ни в чем не бывало преданно смотрел на государя.
— В честь супружницы, значит, нарек? — покачал головой государь. — Что ж, пусть так будет. Как здоровьечко княгини твоей?
— Здорова, государь, благодарю.
— Позволь слово молвить, государь, — вдруг решительно выступил вперед Голенище.
— Говори, — разрешил Иван.
— Может, красотой своей белозерская соколиха и превосходит моего перса, только вот в охоте моему равных нет, а как выучена Князева птица — еще проверить надобно. Вот и предлагаю я, государь, в деле испытать, чья птица лучше.