— Ты же слыхал, не велел государь татар честных трогать. Значит, скотину на мясо для рати за серебро покупать придется. Пока ворога найдем, как бы брюхо не подвело. До Каспия-моря путь неблизкий. И сена, сена надобно поболее. У коней без него брюхо пухнет, а в степи взять негде. Не косят его татары, их табуны прямо в снегу пасутся. А нам пасти лошадей весь день нельзя. Нам идти нужно.
* * *
Со стрельцами и трехтысячным боярским ополчением попавшая под руку боярина Умильного рать выросла до невероятных размеров. Одних воинов знамо сколько, да у каждого два коня заводных, да на троих-четверых одни сани, да на каждых санях по смерду, к ратному делу бесполезному, но за добром следящему. Обоз аж на целых пять верст растянулся. Если первые всадники уходили в путь на рассвете, то последние трогались, дай Бог, около полудня. Первые становились лагерем в ранних сумерках — последние подтягивались уже в полном мраке.
Однако обоз шел, и довольно ходко. Всего за два с половиной дня он добрался до выстроенной из сплавных бревен небольшой крепости возле слияния сразу нескольких рек. Илья Федотович, сберегая время, без остановки повернул на звонкий лед самого крупного из притоков, двигаясь до сумерек. Здесь он впервые приказал поставить гуляй-город.
Стрельцы заворчали, но подчинились, споро подняв и закрепив на подпорках невысокие, чуть выше человека, бревенчатые щиты с небольшими бойницами, и вскоре лагерь оказался окружен натуральным тыном, хотя и не вкопанным в землю. А поутру походный порядок коренным образом перестроился. Теперь первыми уходили в стороны дозоры, конные разъезды из восьми-одиннадцати бояр. Затем с места снимался отряд из трех сотен витязей под рукой юного, но знатного боярина Петра Ховрина, а следом в седла поднимались стрельцы. В путь они отправлялись вместе с уложенным на сани гуляй-городом, готовые быстро выстроить походную крепость в любом месте. За ними тянулись сани с едой — дабы, когда рать на отдых останавливается, кашевары успели состряпать еще до ночлега. Потом во главе с боярином Умильным шла кованая рать, способная по тревоге в две минуты разобрать рогатины, приготовить луки, а затем ударить единой тяжелой массой. Последними тянулись сани с прочим добром и припасами, ныне пока ненужными; рядом с ними, под присмотром еще трех дозоров, шли запасные лошади.
Еще день пути — и впереди обнаружился волок. Покрытые толстым слоем снега темные холодные мазанки с ребрами жердей вместо кровли, трое больших салазок, на коих вытягивались из реки тяжелые торговые ладьи — уходящие в белую степь дубовые рельсы с пазами под катки. Все казалось мертвым, брошенным людьми еще годы назад. Однако Матях был совершенно уверен, что к тому дню, когда сюда по весне прибудет первый корабль, а купец достанет из сундука тяжелый мешочек с серебром для платы за переволок — здесь его уже будут ждать десятки, если не сотни трудолюбивых рабочих.
— Привал, — разрешил подъехавший к передовому отряду Илья Федотович, впервые остановив движение обоза до темноты.
Стрельцы, поднявшись со льда на прибрежный взгорок, принялись ставить гуляй-город, Трифон, повернув скакуна, помчался назад, к обозу, предупредить, чтобы дровами запаслись. Где-то версту назад головной полк миновал небольшую рощицу — кроме как в ней, в здешних степях топливо брать было негде. Ефрем и Прохор под командой Касьяна раскидывали шатер. Точнее — палатку, поскольку на богатый татарский или османский шатер, укрываемый коврами, кошмой или хотя бы лосиными шкурами, украшенный шелком и бархатом, утепленный верблюжьим войлоком, Умильный, в предчувствии близких расходов, тратиться не стал, обойдясь куском белой парусины из нищей Европы. Восемь шестов, рулон ткани — вот и весь дом. Холопы внесли ковры, расстелили на земле. Поставили два сундука, прикрыв их английским сукном, разложили в правом углу складень. Внесли седла походных коней — никакой иной мебелью Илья Федотович запастись не смог.
Боярин вошел в палатку и остановился, наблюдая, как Прохор, раскочегарив набитый снегом самовар, нарезает и бросает туда намертво застывший мед. Ситцевый мешочек с пряностями — имбирем, гвоздикой, шафраном, корицей, перцем — уже лежал внутри.
— Ну, скоро?
— Батюшка, дык зима на дворе! Токмо разгорелось все…
— Ох, гляди, выставишь меня невежей, — покачал головой Илья Федотович и повернулся к Касьяну: — Созывай бояр нижегородских. Скажи, воевода требует. И со снедью поторопи. Угостить я гостей обязан, коли зову.
По счастью, бояре стали собираться только через пару часов, когда под защиту гуляй-города заполз длинный обоз. К этому времени не только самовар успел хорошенько прокипятиться, но и прожарилось над углями жаровни сочное, с прослойками жира мясо домашнего кабанчика, нарезанное на ломти и щедро обсыпанное солью с перцем.
Боярин Умильный, сняв налатник и кинув на плечи, поверх байданы, соболью шубу, сидел на сундуке. Матях, волей судьбы оказавшийся кем-то средним между адъютантом и начальником отряда личных телохранителей, встал рядом. Прочие командиры крупных и мелких отрядов, поклонившись воеводе, рассаживались на седлах и с вежливым поклоном принимали от холопа ковш горячего ароматного напитка.
— Я созвал вас, бояре, — начал Умильный, убедившись, что в палатке собрались все самые богатые помещики, — дабы обрадовать благой вестью. С этого дня и с этого часа начинаем мы исполнять желание государя нашего Иоанна Васильевича, коий мир в здешние степи принести желает. А для достижения мира путь есть токмо один: мирных татар от станичников и советчиков дурных потребно оградить, глупых ногайцев, что воли государевой не принимают — истребить. Отныне мы пойдем по Уралу главной ратью, готовые ворога нечестивого встретить. А дабы не скрылся он в снегах широких, проверять станем окрестные степи от реки на один конный переход. Между Волгой и Уралом переходов всего два, а посему всяк, здесь обитающий, либо нам, либо разъездам дьяка Даниила Федотовича попасться должен.
— Лепо, — зашевелились бояре. — Верно затеяно.
— Отныне полк головной, Петра Ховрина, увеличиваю до двух тысяч детей боярских, передавая ему все ополчение, окромя ветлужского, керженецкого и арзамасского. Идти он станет со мной и стрельцами по Уралу, и токмо коли большие недружеские кочевья найдем, то для их разорения выступит. Ополчение арзамасское разделяю надвое. Боярину Илье Горбатому под руку отдаю ополчение бояр Мутлохова, Чернухи, Сатиса-барона и Сатиса-Нильского. Боярин Ворсма с соседями вторую рать составит. Сие будут полки левой руки. Кажинный день один из полков на один переход отходит от реки, степь проверяя, а на следующий день назад возвертается. Второй полк вперемену с ним ходит. Полками правой руки станут керженецкое ополчение под рукой боярина Брилякова и ветлужское — под командой боярина Варнавина.
— Не бывать такому! — неожиданно вскочил один из витязей, в сверкающих пластинах которого заплясали десятки отражений трех освещающих палатку свечей. — Никогда Уваровы под Варнавиными не ходили и ходить не станут! Их земли хоть и богаты, да род всего шесть колен считает!
— Мои шесть колен супротив твоих дорогого стоят! — поднялся другой боярин, лет сорока, с лопатообразной черной бородой, среди волосков которой блестели капельки талой воды. — Деда моего в Ливонском походе сам Иван Грозный [143] ополчением нижегородским командовать поставил!