— Нет, — покачал головой Аримхан, — мы не станем их трогать. Я знаю, что все вы храбрые воины и готовы сложить свои головы, чтобы уничтожить прирученного русскими ифрита. Но я не для того стал ханом рода Исанбетов, чтобы он оборвался на моих глазах. Нет, я сохраню вас всех, чтобы вы смогли уронить свое семя в лоно женщины, чтобы оставили детей, храбрых воинов. И когда под юртами рода Исанбетов опять зазвучат детские голоса, вот тогда мы и вернемся со своей местью.
Ногаец отвернулся от горящих десятков костров, возле которых сейчас делили его добро и его женщин, и неспешным шагом поехал в темноту, уводя последних нукеров рода, только что переживших самую страшную в своей жизни битву.
* * *
Новый день означал расставание. Башкиры, разбившись на отряды по семь-восемь человек, уходили в степь собирать имущество, которое отныне принадлежало им, увозили новые юрты к своему кочевью, складывали найденные окрест камни в пирамиду. Здесь они встретились с богом войны, и память об этом должна сохраниться для многих и многих последующих поколений. Русские же ратники, собрав свое имущество в чересседельные сумки, вешали их на спины заводных коней, которые будут идти вслед за обозом, везущим раненых, павших и добычу. За повозками на тех же веревках, на которых всего день назад шел русский полон, теперь бежали дочери и жены тех, кто этот самый полон захватывал.
Боярину Андрею никто из холопов или бояр советов и указаний давать не посмел, но сержант и сам сообразил, что делать. Заводных коней — в общий табун, бердыш — за спину, чалого коня оседлать, и вместе с основным отрядом — вперед, в полной боеготовности на случай засады.
Умом он, конечно понимал, что выглядит так же глупо, как Рэмбо в Афганистане: голый по пояс, плечистый, весь в шрамах и увешан оружием, хотя воевать совершенно не с кем. Но что поделаешь, если тегиляй и рубаха безнадежно испорчены, а оружие в походе положено всегда иметь под рукой.
Матях нагнал Умильного, пристроился рядом, благо степь позволяла — хоть всю армию в ряд выстраивай. Покосился на своего начальника, пару раз кашлянул и, не дождавшись ответа, спросил:
— Вроде победили, Илья Федотович. Полон вернули, добычу взяли. О чем грустить?
— Взяли, взяли, — кивнул боярин. — Да только не всех освободили. Сказывают, племянницу мою, Алевтину Куликову, в Богородицком ногайцы в полон увели. Нынешний полон аккурат из Богородицкого получается. А Алевтины средь них нет. Видать, бею Низибу досталась. Можно поискать, купцам челом бить, выкуп заплатить, да надо ли? Чую, позора она хлебнула полной мерой, как все девки сии.
— Может, и хлебнула, — пожал плечами Андрей, — только своя кровь все-таки. Пусть лучше дома сидит, а не у «чехов» каких-нибудь на цепи.
— Ее теперь и замуж никто не возьмет. Порчена девка.
— Я не про «замуж», — покачал головой сержант. — Я про нее говорю. Пусть в старых девах останется, да только мук лишних терпеть не станет.
— Добрый ты, однако, служивый, — неожиданно улыбнулся боярин. — И не поверил бы, что секирой своей направо и налево басурман, аки траву, косил.
— Есть время для сенокоса, а есть время для собирания цветов, — переиначил Библию сержант. — Не надо грустить. Нужно вытаскивать девицу, коли возможность есть.
— Гнать можно было дальше, — вздохнул Умильный. — Поймали бы купца какого али татарина из ногайцев. Узнали, где Низиб кочует. Да токмо у меня один холоп в сече зарезан да двое раненых. У Лебтона двое мертвых, у Дорошаты пятеро раненых. Хробыстин Сергей Александрович двух холопов холстиной укрыл да еще двоих увечными везет. Полон освобожденный… Куда мне с таким хомутом в погоню уходить?
— Можно, значит, татар в степи ловить?
— А чего же сложного? — пожал плечами Умильный. — Степняк, он ведь существо беззащитное. Овцы завсегда при нем, табуны, жены, дети, юрты. И ползет он со своими стадами от колодца к колодцу по полверсты в день. А мы с тобой жен, детей, добро дома за крепкими стенами оставили, на коней сели да заводных прихватили. И не травой скакунов потчуем, а овсом отборным, и не всякого с собой берем, а самого быстрого. И куда этот бек от нас денется, куда убежать сможет?
— Что же они тогда деревни наши грабят?
— А потому и грабят, что, как крысы, тайком подкрадываются да убегают в дальние края, али за стены крепостей, навроде Казани бывшей, прячутся. Но уж коли мы этих крыс в своих пределах ловим — травим всех до последней, пощады в сем деле не бывает.
— Это здорово, — кивнул Андрей. — А коли так, то почему бы нам не сходить на Волгу, да и не поймать там хана Кубачбека? Помню я о своем прошлом мало, но засело у меня в башке это имя. Чую, именно он людей моих побил, да и меня едва жизни не лишил…
— Месть — дело славное и нужное, служивый, — вздохнул боярин Умильный, — да только плод, на коий ты замахнулся, больно крупный и высоко растет.
— Это как? — не понял Андрей.
— Земли богатые и далекие. Ащиозек, Узень, Урал там же. Нукеров супротив тебя тамошние кочевья выставить могут не сотни — тысячи. Малыми силами по степи рыскать — это токмо погибель себе искать. Далеко идти, много ворогов. Тут не соседскими силами и даже не вятским ополчением двигать потребно. Тут надобно государевой ратью идти. Со стрельцами, гуляй-городом, пищалями полевыми. Супротив государевой воли ногайцы не устоят.
— Ясно, — облизнул пересохшие губы Матях, пытаясь избавиться от мысли, которая глодала его с самого рассвета, и перескочил на другую тему: — А как с деньгами быть, Илья Федотович?
— С коими? — не понял боярин.
— Да вот давеча купец мне серебра дал, вчера башкиры кое-что насыпали. Я ведь, помнится, пятьдесят три рубля должен?
— Тридцать пять, — поправил боярин. — Лук ты у купца на саблю взял, стало быть, покупать его не нужно. Оставь пока, служивый. Как сможешь, отдашь.
— Ну, так я и хочу…
— Чем отдавать? — усмехнулся Умильный. — Купец тебе, я видел, по весу гривны две передал. Два рубля то есть. Башкорты еще пару пожертвовали. Так пусть у тебя будут. Нехорошо, когда у сына боярского ни единой монеты в кошеле нет. Как прибыток хороший появится, так и отдашь.
Боярин, заканчивая разговор, дал шпоры коню и ускакал вперед, а Андрей остался наедине со своими мыслями. Правда, думал он совсем не о том, как поскорее вернуть долги. Думал он о том, что уродливые человечки из будущего были готовы на немалые затраты и старания, чтобы вернуть свой дурацкий «кастинг». А это устройство до сих пор лежит в одном из сундуков хана Кубачбека. Если заловить и обтрусить хана, как вчера обтрусили Аримхана, то устройство хранения памяти вполне реально получить в свои руки. Затем его достаточно «засветить», показав кому-нибудь из летописцев, а лучше сразу нескольким, чтобы подстраховаться от пожаров или безалаберности библиотекарей, и дело сделано. Где-нибудь в будущем летописи прочтут, сделают правильные выводы и пришлют экспедицию. И тогда уже он, имея в руках весомый и крайне важный для кукол Барби аргумент, сможет диктовать свою волю. Пожалуй, в такой ситуации речь пойдет уже не об острове в океане с избушкой и муляжом телевизора, а о возвращении в свое, родное время. Или кастинг — тю-тю. Случайно упадет на большую наковальню…