Сафрон поднялся, взглянул горестно на сына и сказал:
– Ох, сынок, чует мое сердце, не к добру ты нам своего татарина навязал. Обуза-то какая…
– Что ж делать, тятя? Человек ведь, а я в него стрельнул. Негоже творить нам нечестивое. Не по-божески это. Дядя Силантий не одобрил бы сего.
– Да уж. Ну ладно, хватит разговоров. Путь дальний, а для нас еще и опасный. Поехали, Пахом.
Тут подошел монах-послушник и, протянув плошку Пахому, молвил:
– Брат Тимофей наказал татарину испить отвара. Подай ему.
– И чего это я должен?.. – Пахом вздохнул, но принял плошку.
– Дай мне, Пахомка, – попросил Петька и смело взял протянутую с готовностью плошку. – На, пей, горемычный, это должно облегчить тебе твои муки. Верь брату Тимофею. Он Божий человек, хитрить не станет.
Татарин помолчал малость, подумал, но потом приподнял голову, и Петька поднес плошку к его губам. Гримаса отвращения исказила лицо татарина, он отворотил голову, но Петька настойчиво продолжил:
– Не вороти морду, нехристь! Пей, тебе говорю. Надо. Все пользительное горько, я знаю. Но это все ж лучше, чем боль в ноге. Верно говорю.
Татарин с усилием выпил отвар и откинулся на сено. Он был укрыт тяжелой бараньей полостью, но его трясло в ознобе. Он ежился, молчал, закрыв глаза и стиснув зубы.
– Трогай! – сказал Сафрон, и пароконные сани скрипнули полозьями. За ними потащились Петькины сани, конь неохотно тянулся за поводом, который был привязан к передним саням.
– Давай-ка, Петр Сафронович, на коня, – сказал Кузьма, подводя к отроку своего. – Я на татарском поеду, а то, чего доброго, не справишься ты с таким. Садись, я подмогну. Пистоль засунь за кушак или под тулуп, а то утеряешь. Давай, поспешай.
Маленький караван потянулся по укатанной дороге, и вскоре монастырь скрылся из виду. По обе стороны дороги тянулись ели, ветерок едва шевелил их, и они тихо шептались в ночной тишине. Наверное, ночь уже перевалила за середину. Всем хотелось спать, давила усталость. Петька пожалел, что пересел на коня Кузьмы, хотя поначалу и радостно было ощущать себя вершником.
Не прошло и часа, как сани свернули вправо и потащились по едва заметным следам, оставленным несколько дней назад. Втянулись в лес. Стало жутковато, кони всхрапывали, настороженно прядали ушами, косились на таинственные кусты и заросли. Ритмичное бряцанье сбруи неумолимо клонило ко сну. Петька нерешительно покрутил головой, наконец не выдержал и спросил:
– Далече нам еще ехать-то, Кузя?
– То лишь хозяин ведает. Ему видней. А ты, может, на сани ляжешь? Небось притомился, а?
– Хорошо бы, – с готовностью отозвался Петька, с радостью посмотрев на Кузьму и взглядом благодаря его за совет и предложение. – А ты не вздремнешь ли со мной? Коней привяжем и подремлем.
– Можно бы, да боязно, хозяин заругает. Ну да и пусть, – и он поспешно соскочил с коня, на ходу привязал его к саням и помог Петьке сделать так же.
– Глянь-ка, а татарин-то спит, – сказал Петька шепотом, увидев, что раненый мерно посапывает под полостью.
– Давай тихонечко залазь под полость. Страсть как спать охота.
– Эй, странники! – голос внезапно резанул по ушам, и Петька вмиг приподнялся на сене. Говорил Пахом. Сани стояли. Вокруг серел рассвет, небо посветлело.
– Кузьма, ты чего развалился, будто хозяин? Делов полный рот, а ты дрыхнешь! Вставай! Хозяин кличет.
Недовольно кряхтя, Кузьма выполз из-под полости, с трудом разминая ноги и руки. Он закоченел и теперь кое-как делал неловкие телодвижения. Потом огляделся и потрусил к кустам, проваливаясь выше колен в сугробы. Вдогонку его подхлестывал голос Пахома:
– Поспешай, а то харч весь выйдет! – И, обратясь к Петьке, Пахом продолжил: – Тебе тоже негоже бока отлеживать. Вылазь, да и татарина своего вынимай, а то все сани обмочит. Ты об этом подумал?
Это сильно озадачило Петьку. Он тоже выбрался из саней. Татарин не спал, вращая глазами вокруг. Петька подошел к нему и спросил:
– Ну что, полегчало? Болит? Как же нам с тобой до ветра сходить? Пахом, помоги мне с ним управиться.
Вдвоем они с трудом подняли раненого и успешно совершили необходимое. Тот молчал, но видно было, что его донимает боль. Он сильно ослаб, побледнел и сам бы ни за что не смог даже сесть. Однако злобное выражение не переставало искажать его лицо, заострившееся и осунувшееся.
– А ну пошевеливайтесь! – донесся голос Сафрона. – Чего там возитесь? Давай расчищай место для костра, а то я закоченел весь. Да и поснедать пора. Оголодали небось и вы.
– Тятя, мы зараз, мы скоро, – отозвался задорным голосом Петька и с молодым рвением принялся ногами и ветками сметать толстый слой снега. Ему помогал Кузьма, вернувшийся из леса. Пахом натаскал сушняка, вытащил рядно, задал корм коням.
– Дневать будем тут, – молвил Сафрон. – Отдохнем, а к вечеру дальше двинемся до Вяжища. Там у меня знакомец есть, харча добудем и коням сена. И не шумите сильно.
Не прошло и часа, как все товарищество уже позавтракало и улеглось на сани отдыхать. Сон сморил всех, и только топтание коней нарушало тишину леса. Где сорока иногда затрещит, где ветка треснет.
К вечеру тронулись в путь. Петька опять ехал верхом – коням невмоготу было тащиться по целине с тяжелыми санями. Парень постоянно был рядом с татарином, пытаясь разговорить его, но тот молчал, вращая глазами. За это время Петька успел рассказать ему о своих делах в городе, о том, что ему скоро стукнет пятнадцать, что остался в городе закадычный дружок Фомка…
Воспоминание о Фомке сильно встревожило Петьку. Он ничего не мог сообщить другу, а тот будет ломать голову, думать об исчезновении всего семейства. Однако должен догадаться, да и слухи наверняка поползут по переулку. Да, плохо без друга.
Петька вздохнул и заметил, что татарин теперь глядит на него внимательно и даже несколько заинтересованно.
– Вот я тебе все рассказал о себе, – сказал Петька, – а ты даже имени своего не назвал. Неужто надо зло на меня держать? Так ты долго будешь от раны отходить. Поверь мне. Дядька Силантий всегда говорил, что злоба внутри завсегда выйдет наружу дурными деяниями. А то зело плохо для человека.
Молчание продолжалось, но Петька не терял надежды. Он видел, как молод раненый, а ему так не хватало общения с равными, так хотелось понимания. И хоть надеяться на это с татарином было трудно, но зато можно отвлечься от мрачных мыслей, которые неминуемо наползали в их трудном положении.
– Ну что молчишь? Как кличут-то тебя, а?
– От рождения Гарданом кличут, – тихо ответил татарин, и Петька не смог не заметить, что на лице его отразилось некоторое смущение.
– Наконец-то! – воскликнул Петька, так всплеснув руками, что конь аж в сторону шарахнулся от этого. Петька в страхе уцепился за луку седла, а лицо Гардана растянулось в улыбке. – Чего скалишься? Да, я не так часто ездил на конях. Я же не татарин!