Наступила пауза. Нобуру представил себе, как Такахара пытается взглянуть на карту погоды или же в страшной спешке запрашивает ближайшую метеостанцию.
– Фронт снежной бури движется, – раздался его голос. – В Караганде уже идет сильный снег.
– А, знаменитая русская зима, – сказал Нобуру задумчиво. – Ну, что ж, возможно, перебои в связи объясняются погодными условиями.
– Да, господин генерал. Возможно так же, что некоторые штабы используют темноту для того, чтобы передислоцироваться и не отставать от войск прорыва.
Объяснение было абсолютно убедительным, но что-то терзало Нобуру, что-то неясное.
– Такахара, – сказал он, – если начальник связи не сможет решить эту проблему, разбудите меня.
– Слушаюсь.
– Современная армия… без связи…
– Я понял, господин генерал. Все будет в порядке.
– Что-нибудь еще?
На минуту Такахара задумался.
– Ничего важного, господин генерал. Полковник Ногучи звонил, чтобы получить окончательное разрешение на проведение проверки готовности.
Полковник военно-воздушных сил Ногучи командовал истребителями-перехватчиками, вооруженными «Скрэмблерами». Он всем страшно надоел, проводя бесконечные проверки готовности и учебные вылеты. Он сгорал от страшного желания бросить в бой те жуткие игрушки, которые ему доверил Токио. Нобуру прекрасно понимал, что нельзя дать военному человеку оружие и не вызвать у него желания использовать его, хотя бы для того, чтобы увидеть, что из этого выйдет.
Нобуру был уверен, что они справятся со своей задачей, не прибегая к помощи Ногучи и его чудовищных машин. Пусть полковник летает сколько ему вздумается над расположениями своих войск. Нобуру не собирался предоставлять этому человеку возможность творить историю.
«Я слишком стар для всего этого», – подумал Нобуру. Ему всегда говорили, что с возрастом человек становится более жестоким, но если это было действительно так, то он был ошибкой природы. Когда он был молодым, ему были чужды понятия милосердия, сострадания и даже просто элементарная порядочность. Ему нравилась как сама идея войны, так и ее реалии. Но сейчас его юношеское безрассудство не давало ему покоя. Раньше он был очень хорошим офицером. Он оставался им и сейчас, только ему было гораздо труднее. Он знал, что он отвечает за любую выпущенную пулю, разорвавшую человеческое тело на далеких полях сражений. Даже то, за кого воевал убитый, не имело для него сейчас такого значения, как раньше. Сейчас он, страдая, осознавал, что все люди на самом деле братья и что ему нет прощения за то, как он растратил свою жизнь.
Сейчас уже слишком поздно. Единственное, что оставалось, – попытаться облечь все в более или менее приличную форму.
Полковник Ногучи был превосходным офицером. Токио продвигал по службе именно таких людей: бессердечных, технически грамотных, знатоков своего дела, мечтавших о подвигах, о славе. Нобуру пришел к выводу, что таких людей надо спасать от них же самих. Но и весь мир надо спасать от них.
Нобуру на минуту подумал о своих врагах.
Конечно, они ненавидели его. Они его ненавидели, хотя и не знали его имени, не видели его лица. Они ненавидели его. И поделом ему. В то же время они никогда не узнают, от скольких бед он их уберег.
«Моя судьба предрешена, – думал Нобуру, – даже если я и не знаю ее. И я все равно выполню свою задачу. Я до сих пор обладаю властью, а Ногучи может проводить свои учебные полеты и мечтать всласть».
– Вы слушаете, Такахара?
– Да, господин генерал.
– Проверьте план полетов полковника Ногучи. Я не хочу, чтобы его машины находились где-нибудь около зоны боевых действий.
– Слушаюсь. Отдать приказ отложить учебные вылеты?
– Нет, во всяком случае, до тех пор, пока не возникнет такой необходимости. Просто проверьте план полетов. Учебные вылеты можно продолжать.
– Я понял, господин генерал.
– Я просто хотел удостовериться, что нанесение удара в районе Омска готовится по плану.
На другом конце провода замолчали. Такахара не считал удар по промышленному комплексу основной задачей. Это был лишь один из маловажных объектов при нанесении главного удара. Нобуру представил себе, как его подчиненный быстро просматривает автоматический каталог целей, сердясь на себя самого и на ночных дежурных с темными от усталости кругами вокруг глаз. Такахара был очень выносливым человеком, и именно его выбрали для ночных дежурств, потому что он благодаря своему темпераменту мог заставить бодрствовать своих подчиненных. Теперь Такахара наверняка будет бросаться как зверь на своих подчиненных всю ночь, чувствуя смущение из-за своей, хотя и вполне объяснимой, оплошности. Нобуру стало очень жаль дежуривших эту ночь младших офицеров, но он ничего не мог поделать.
– Господин генерал, – раздался голос Такахары, – задача три-четыре-один находится в стадии последних приготовлений. Вылет запланирован на… дайте я посмотрю… извините меня, вылет уже осуществлен.
Смущение по поводу совершенной ошибки сменилось удивлением, и это обещало новое тяжелое испытание для ночной смены.
– Кто командует выполнением задачи?
Такахара был готов к этому вопросу:
– Капитан Андреас Зидерберг из южноафриканских ВВС.
– Вольнонаемный Андреас Зидерберг, – поправил Такахару Нобуру совершенно машинально и тут же пожалел об этом. Теперь Такахара примет все слишком близко к сердцу и запомнит надолго этот телефонный разговор, хотя Нобуру и не желал Такахаре зла. Он вспомнил совет, который ему дал отец много лет назад. Он сказал, что командир должен обращаться со словами так, как будто это острые ножи, потому что неосторожно брошенное слово может нанести очень глубокую рану.
– Господин генерал, – сказал Такахара, и в его покорном голосе слышалась едва сдерживаемая ярость, – самолет будет…
– Достаточно. Я лишь хотел удостовериться, что задание будет выполнено по плану. Я хотел убедиться, что цель будет поражена до рассвета. Это все. Спокойной ночи. – Нобуру повесил трубку.
Возможно, тепловое излучение в районе Омска ничего не означало, а может быть, горстка русских старалась согреться в развалинах своего завода. Он просто становился мнительным стариком. Но Нобуру готов был биться об заклад, что инстинкт его не обманывал. В любом случае новый день даст ответ на этот вопрос.
Он откинул голову на подушку, пытаясь хоть чуть-чуть согреться в мокрой от пота постели.
Он подумал, не позвать ли дневального и попросить его принести чистое белье, затем решил никого не беспокоить. Что-то внутри не позволяло заснуть, какой-то страх, что кошмары могут прийти снова. Самым неприятным был сон об американцах в Африке. Он чувствовал, что сейчас он его не вынесет.
Мэнни Мартинес любил работать с техникой, хотя в последнее время он все больше и больше сидел за столом, что ему тоже в общем-то нравилось. Но когда он сидел за бумагами слишком долго, ему слышались насмешливые голоса, которые он так часто слышал в юности на улицах Сан-Антонио: «Эй, приятель, и это называется работой? Ну нет, это вовсе не работа, твою мать». Поэтому подобно тому, как он получал удовольствие, обдирая костяшки пальцев о свой старинный «Корвет», ремонтируя его в те давние времена у себя дома, он с радостью использовал редкие возможности самому отремонтировать военную технику.