Мать с большим авторитетом относилась к овсу. Лошади питаются только овсом и при этом работают как лошади. Стало быть, овес обеспечивает и массу, и энергетический запас. И корень жизни — не какой-то китайский женьшень, а именно овес, он должен входить в рацион каждый день. И тогда можно быть гарантированным от наследственности, от язвы и от чего похуже.
Алеша в своей недолгой жизни ненавидел четыре фактора: принуждение, равнодушие, овсянку и черную икру. Он ненавидел, когда его слишком замечали, когда его не замечали совсем, а от овсянки и икры, отдающей рыбьим жиром, его просто рвало.
Садились за стол с разными задачами: у бабки — втолкнуть во внука корень жизни, у Алеши — не допустить насилия, у Тамары — нейтрализовать обе стороны, предотвратить вооруженное столкновение.
Бабка любила внука истово, во всю силу своей мятежной души. И овсянка — тоже выражение любви. А поскольку жизнью правит диалектика, то любовь принимает иногда самые неудобоваримые формы и формулировки. За стол сели молча, свято помня свои задачи.
— По-моему, он скоро умрет, — начала бабка, имея в виду Алешу. Ход номер один. Если Алеша не съест овсянку, он не выживет. Может быть, Тамара испугается, возьмет ее, бабкину, сторону и вдвоем они сломают Алешу. Алеша начнет по утрам есть овсянку, станет здоров, как жеребенок, недоступен никаким болезням.
Тамара все понимала, но слово «умрет», поставленное возле Алеши, это словосочетание перетряхнуло ее.
— Мама, что за манера бросаться словами? — холодея глазами, спросила Тамара. — Что за словесное невоздержание?
Алеша почувствовал, что набрал очко в свою пользу. Орлом взглянул на бабку.
— Он у тебя не ест, а закусывает, — не сдалась бабка. — Одни бутерброды. На сухомятке.
Было нетрудно догадаться: закусывает тот, кто выпивает. Мать намекала на наследственность, сыпала соль на разверстые раны.
— Алеша, съешь хотя бы две ложечки, — попросила Тамара. — Зажми нос и съешь. Как лекарство.
— Мамочка, она скользкая. Она такая противная. Алеша смотрел прямо на мать, и в его чистых глазах была одна правда и страдание за правду.
Тамара моментально сдалась. Перед правдой и страданием у нее не было аргументов. К тому же время шло, пора было отправляться в школу. Тамара не могла допустить, чтобы ребенок уходил голодным.
— Сделать тебе бутербродики?
— Только без брынзы, — попросил Алеша.
Тамара торопливо сооружала бутерброды. Мать смотрела фанатично пылающим взором попранной веры в овес. С такими лицами шли на костер за веру, и с такими же лицами на костер отправляли.
Тамара подвинула тарелку с бутербродами, рядом положила малосольный огурчик. Алеша любил острое. Творог и морковь тоже не имели авторитета, как и сама бабка.
— Еще рюмку поставь, — подсказала мать.
— Зачем? — не понял Алеша.
— Бабушка шутит.
Тамара не сердилась на мать. Она была виновата перед ней. И перед Алешей. Она пожелала быть счастлива без них. И вне их. А они?
На работе тоже все шло по-прежнему. Что могло измениться за два дня…
Тамара села в своем кабинете и стала ждать звонка. Они договорились: Юра позвонит на работу. Телефон молчал, и это было странно. Просто непостижимо. Она уже час на работе, и никаких сигналов. Если бы она была на Юрином месте, то позвонила бы уже раз шесть. Может быть, в этом и состоит разница между мужчиной и женщиной.
Раздался звонок. Но звонил внутренний телефон. Тамара сняла трубку. Это был Влад.
— Вы не согласились бы ко мне зайти? — попросила Тамара. — Я не могу отлучиться от телефона.
Влад задумался: с одной стороны, имело место нарушение субординации. Начни ходить по подчиненным, потом загоняют. С другой стороны, он был хоть и советский, но все же мужчина. А Тамара хоть и подчиненная, но все же женщина.
Влад пришел к Тамаре, удобно уселся в кресло, обтянутое дерматином.
Влад был грузный, лысоватый, с сонными глазами и тяжелым носом. Спящий мул. Провинившийся ангел романтичнее, чем спящий мул. Тамара вдруг подумала: а ведь и его кто-то обнимает, целует сонные глаза. И тогда он вдруг просыпается, глаза раскрывает до конца и становится красив…
— Что ты смотришь? — спросил Влад.
Тамара испугалась, что он догадается о ее мыслях, и торопливо протянула копию приговора суда.
Влад внимательно прочитал, потом поднял глаза.
— А о чем здесь можно писать? Что здесь интересно для читателя?
— Человек никому не был нужен и озверел, — сформулировала Тамара.
— Значит, надо было сделаться нужным, — возразил Влад. — Не нужно то, что ничего не стоит. Ничтожество.
— А может быть, его загнали в такое состояние…
— Что может загнать человека в состояние ничтожества?
— Любовь.
Солдат любил девочку со своей улицы, обнимал ее восьмеркины округлости, родил с ней ребенка, не хотел ничего другого. Она была его частью, он силой втаскивал ее в свою жизнь. А она выдиралась. Он хотел ее убить. Не вышло. Ситуация Кармен, с той разницей, что у Хозе вышло. Почему Хозе можно, а солдату нельзя. Почему Хозе — цельная личность, а Петько Довгань — ничтожество?
— Проспер Мериме об этом писал, и читателям было интересно, — напомнила Тамара.
— Проспер Мериме не был завотделом газеты. Он был просто Мериме. А у меня есть ролевая функция.
— Что? — не поняла Тамара.
— То. Мы должны воспитывать читателя на положительном примере. На героических поступках. Чтобы человек прочитал и подумал: «И я так могу». Надо возвышать человека в его собственных глазах. А после этой истории хочется пойти и повеситься. Ради чего мы будем копаться в этом мусоре?
— Ради солдата. Может быть, удастся сократить срок. Даже один год и то имеет значение. Не одиннадцать, а десять.
— Он где работал? — спросил Влад.
— Какая разница…
— Ну все же.
— В хлеву.
Влад промолчал.
— Я знаю, о чем ты молчишь, — сказала Тамара. — Ты считаешь, что он поменял один хлев на другой и общество не заметит его отсутствия.
— Совершенно не заметит, — подтвердил Влад.
— Но ведь общество — это не абстрактное понятие. Общество — это я, ты, он. Да, и он тоже. Он не в колбе жил. И общество должно ему помочь. В этом его гуманность.
— А может быть, гуманность в том, чтобы не помогать.
— Это твоя ролевая функция? А сам ты как считаешь?
— Я считаю: жизнь груба. Надо помогать людям выжить. Зажигать лампочку надежды. А не окунать лишний раз в мусорный бак.
Зазвонил телефон торопливыми, перебивающими друг друга звонками.