Федя понял, что дело сделано и уже ничего нельзя переменить.
— Красиво, — похвалил он. — Обмыть надо.
Ресторан «Гавана» был оформлен изнутри всевозможными циновками, деревяшками, с учетом латиноамериканского фольклора. Сплошные экзотические занавески полностью скрывали широкий Ленинский проспект за окном, и у Никитина было впечатление, что он не в Москве, а в Гаване.
Певица за окном пела «Бессаме муча», что значит «целуй меня, девушка».
— Сколько прекрасного заложено в людях, — философствовал Никитин. — Взять хотя бы нас. Ведь мы же совсем не знакомы. А как вы ко мне отнеслись… С каким участием…
Федя скромно подвинул Никитину тарелку с салатом.
— Или вот, — продолжал Никитин, поставив локоть в тарелку. — Валерий Феликсович — член-корреспондент. Член четырех королевских обществ! Я его спрашиваю: подходит галстук? А он мне пиджак дал. А почему? Потому что он по-настоящему интеллигентен. Ведь что такое интеллигентность? Это не количество знаний. Сейчас все всё знают. Настоящая интеллигентность — это доброжелательность! Каждый человек прекрасен до тех пор, пока он не докажет тебе обратное. Вот мы с вами, в сущности, не знакомы. А вы проявили ко мне доброжелательность: время теряете, слушаете меня. Потому что вы — по-настоящему интеллигентный человек.
— Я такой, — согласился Федя. — А этот жлоб… Собака… Собака, значит, — из стакана, а люди — прямо из бутылки. Не люблю я таких людей! Не уважаю!
— Я тоже, — легко согласился Никитин и выпил половину фужера.
— И начальник твой жлоб! — разоблачил Федя. — Всучил пиджак, а теперь всю жизнь попрекать будет.
— Ну что вы, он не будет…
— Глазами. — Федя слегка вытаращил свои глаза. — Так и будет все время показывать: я тебе пиджак дал, я тебе пиджак дал… Вот я у Петровича трешку взял, говорю: «С получки отдам». А он говорит: «Можешь не отдавать». Ну я и не отдал. Так он мне теперь глазами все время показывает, что я ему должен «спасибо» говорить. Тьфу! Знал бы — отдал бы! Вот так и начальник твой.
— Он не такой, — заступился Никитин.
— Не та-акой… — передразнил Федя. — Что ж он тебе пиджак-то с пятном дал…
— Где пятно? — Никитин стал себя оглядывать.
— А вот…
На локте действительно было совсем свежее, влажное пятно.
— А раньше не было, — удивился Никитин. — Что же делать?
— Можно вывести, — успокоил Федя. — Спиртным надо.
Федя взял салфетку, окунул ее в фужер с портвейном и потер салфеткой рукав. Пятно из бледно-серого стало темно-коричневым.
— Вот! Высохнет, ни фига не будет заметно, — пообещал Федя.
— И здесь немножко. — Никитин показал пятнышко возле кармана.
Федя замыл и там.
— Я тебе друг? — спросил Федя.
— Друг! — Никитин убежденно кивнул головой.
— Так вот. Слушай меня. Отдай-ка ты ему этот пиджак. Пусть он им подавится.
— Правильно, — согласился Никитин. — Надо сейчас же вернуть, а то вдруг запачкаю.
— Официант! — Федя щелкнул пальцами в воздухе, как кубинец. — Бутылку крепленого и банку килек! С собой!
Друзья подошли к подъезду.
Никитин еще раз при электрическом свете осмотрел пиджак. На нем горели размытые, почти черные пятна, похожие очертаниями на контуры Каспийского моря.
— Все равно видно, — огорчился Никитин.
— Не высохло еще, — успокоил Федя. — Высохнет, ни фига не будет заметно.
— Знаете что, Федя, а может быть, вы отнесете? — попросил Никитин. — А то мне как-то… Вы скажите, что я заболел. А это обязательно высохнет. И поблагодарите. А? — Лицо Никитина приняло мучительное выражение.
— Давай, — легко согласился Федя. — А куда нести?
— Третий этаж, возле лифта. Справа.
Федя взял пиджак и пошел в подъезд.
Лифт не работал, и Федя отправился пешком. Он шел и считал лестничные пролеты за этажи. Третьим этажом у него оказался второй.
Федя позвонил в дверь возле лифта. Открыла бабушка в платочке, маленькая и уютная, похожая на лесного человечка.
— Академик дома? — спросил Федя.
— Какой академик? — не поняла бабушка.
— Ну, мужик твой.
— Нету.
— На. Держи. — Федя протянул пиджак. — Женька прислал.
— Чаво это?
— «Чаво», — передразнил Федя. — Слепая, что ли? Пинжак. Высохнет, ни фига не будет заметно. Премного благодарны. — Федя сунул ей в руки пиджак. — А Женька гриппом заболел. На больничном сидит. Так что спасибо…
Никитин стоял на том же самом месте, где он только что расстался с Федей, и смотрел на Наташино окно. Окно светилось золотисто-оранжевым светом, как спелая виноградина на солнце, и казалось, что там течет совсем другая жизнь — чистая, невинная, исполненная высокого смысла. Никитин смотрел на окно и испытывал острое чувство — торжественное и щемящее одновременно. Он никогда прежде не знал в себе такого чувства. Правда, и таким пьяным он тоже никогда не был.
Появился Федя.
— Все! — с удовлетворением сказал он. — Отдал!
— А он чего?
— А его нету. Я его бабе отдал. Ну и дуру же он себе нашел! А где бутылка? Выпил?
— Ну что вы! Вот она. — Бутылка стояла на асфальте возле ног Никитина. — А вон Наташа!
Никитин показал на окно. Федя из вежливости посмотрел по направлению пальца.
— Слушай, а может, Нюрку позовем? — обрадованно предложил Федя. — Посидим, попоем, твоя поиграет, а моя попоет.
— Давайте в следующий раз. А сейчас… вы понимаете… Я с Наташей не совсем знаком и приведу с собой еще двух совершенно посторонних людей. Это неудобно…
— Можно и без Нюрки, — не обиделся Федя.
— Нет, Федя. Все равно неудобно, — мягко и настойчиво возразил Никитин. — Большое вам спасибо за все. До свидания.
Никитин повернулся и пошел.
— Жень, постой! — Федя подбежал к нему и стал на его пути.
Никитин остановился.
— Жень, я тебе друг?
— Друг.
— Так вот, слушай меня. Не ходи. Она тебя обженит. Вот зуб даю — обженит.
— И очень хорошо.
— Женя! — Федя приложил руку к сердцу. — Я старше тебя, у меня опыт… Я уже про эту бабу все понял. Я тебе все про твою жизнь могу рассказать; ты с работы вернешься, устал как черт, так она тебя домой не пустит. Приведешь товарища, сядешь поговорить, так она нос воротит! Детей от тебя будет прятать, будто ты Гитлер… А еще я тебе скажу: она на тебя в прокуратуру на принудлечение подаст. Не ходи. Женя! Мой тебе совет — не ходи!