— Не знаю, помогут здесь или нет, — раздумчиво проговорила Варвара Тимофеевна.
— Это память стучит, — сказал Второй.
Из кабинета вышла медсестра и пригласила:
— Следующий…
Врач-психиатр внимательно выслушала Варвару Тимофеевну с начала до конца, не перебивала ее и не торопила: дескать, скорее, ты тут у меня не одна с ума стронулась. И в глазах ее не было того снисходительного недоверия, которое она привыкла встречать.
Врач слушала очень внимательно, понимающе кивала головой и вдруг спросила:
— А какой у нас сейчас месяц?
— Май.
Варвара Тимофеевна удивилась, что человек живет и не знает, какой на дворе месяц.
— А раньше какой был?
«Зачем это ей?» — снова удивилась Варвара Тимофеевна.
— Апрель.
— Правильно, — похвалила врачиха. — Скажите, а вас никто не преследует?
— Как это?
— Ну, ходит кто-то следом.
— Соседка ходит, Лида. Я ее вязать учу на спицах. Племянница приходит, инженер. Деньги в долг просит. А так нет. Никто не преследует. А зачем?
Врач не ответила. Взяла бумажку, что-то начала писать, склонив голову к плечу.
— А вы когда-нибудь видели домовых? — буднично спросила она, продолжая писать.
— Домовых не видела. А оборотня однажды видела. В детстве.
Врач отвлеклась от своего писания и посмотрела на Варвару Тимофеевну.
— Я девчонкой бежала мимо Игнашова хутора. Возле избы дед Игнаш стоял. Вдруг смотрю, по небу огненный шар летит. Об дерево как даст! И рассыпался. А вместо Игнаша кот.
— А при чем тут оборотень? — не сообразила врачиха.
— Так дед Игнаш в кота оборотился.
— А как вы это поняли?
— Кот здоровый, с ягненка. Усы, как у Игнаша, и смотрит так же, из-подо лба.
Варвара Тимофеевна увидела памятью: черная туча над хутором, огненный пух, тяжело летящий над старым колдуном Игнашом, кот-оборотень и сама Варька, захлебнувшаяся страхом, летящая, босоногая.
— А может быть, пока вы смотрели на шаровую молнию, дед ушел в избу, а кот вышел. Дед сам по себе, а кот сам по себе.
— А очень может быть, — задумчиво проговорила Варвара Тимофеевна, впервые за пятьдесят лет усомнившись в видении детства: огненный дух — это шаровая молния, Игнаш — это Игнаш, а кот — просто Игнашов кот. — Очень может быть, — заключила Варвара Тимофеевна и скучно посмотрела на врачиху.
Врачиха была хоть и полная, но какая-то худая. И зачем ей было расшифровывать ту далекую тайну, через столько лет делать из непостижимого оборотня старого брезгливого кота?
В очереди было интереснее.
Спустилась ночь. На небе появилась луна. Возле нее околачивалась одинокая звезда.
Кушетка была отодвинута от стены, стояла почти посреди комнаты и, казалось, будто плыла среди теней и оттенков.
…Сережа рванул гармонь. Варвара выскочила на круг, закричала частушку:
Как один платок на шее, а другой на голову,
Как один любовник сдаден, а другой на череду…
Варвара носилась, притопывая, поводя руками, высвечивая в ночи желтым передником. Передник ей привезли из города в подарок, и она надевала его по торжественным случаям.
Вся деревня Сюхино состояла из одной улицы. Улица выходила к мелкому оврагу. Там обычно шло гулянье.
Сережа с одобрением глядел на Варвару, а его жена Соня стояла на краю оврага и смотрела.
Сережка скинул гармонь на траву, достал из кармана штанов кулек конфет-«подушечек», пошел к Варваре, волнуясь, держа подношение в вытянутой руке.
— Мить! — шепнула Соня шестилетнему Мить-ке. — Поди к отцу, скажи: «Пап, дай конфеточку…»
Митька с удовольствием сбежал по косой на дно овражка, сунулся к отцу:
— Пап, дай конфеточку!
Сережа отпихнул мальчишку, возникшего так некстати. Легкий Митька кубарем полетел в кустарник.
Соня прижала кулаки к вискам, завыла в небо. Стоящая рядом Малашкина Валька заразилась чужим отчаянием и тоже заголосила, запричитала, как кликуша. Всхлипнула старая Костючиха, непонятно отчего, сдуру или со страху.
Во дворе крайней избы завыла собака, ей отозвалась другая. И вдруг за какое-то мгновение вся деревня наполнилась разноголосым пестрым воем.
Сережа подхватил с земли гармонь, переломил, пошел наяривать поверх человеческих голосов.
Варвара выплясывала, поводя руками, подзадоривая себя: и-их! их!
Деревня выла.
Варвара плясала.
Над оврагом стояла луна. Та же самая, что и сегодня.
Церковь была заперта. На паперти сидели две старухи нищенки, чесали языки. Одеты они были в самое распоследнее рванье: может, нарочно, чтобы вызвать сострадание, а может, они окончательно прожили свою совесть и им было все равно, как они выглядят на посторонний взгляд.
— А когда отпирают? — спросила Варвара Тимофеевна.
— Посмотри. У них расписание, — сказала нищенка понаряднее.
Возле церковных дверей действительно висело расписание, отпечатанное на машинке, как меню в столовых.
Варвара Тимофеевна прочитала расписание от начала до конца. Программа у попа была обширная. Подумала: хоть бы записочку оставил на дверях, а так не знаешь, то ли ждать, то ли нет.
Варвара Тимофеевна присела на паперть, покосилась на старух. Одна поставила возле себя блюдце, другая консервную банку. Они спокойно сидели, дожидаясь начала своего рабочего дня.
Варвара Тимофеевна с удовлетворением подумала, что никогда в своей жизни не протягивала руку за даровым куском. Бог это знает и должен учесть и сделать снисхождение.
Варвара Тимофеевна еще раз тщательно по десятилетиям стала просматривать свою жизнь.
…Тогда Сережа бросил Соню и перешел к Варваре. Вся деревня придерживала усмешку ладонью.
Однажды утром Соня пришла бить Варвару, но драки не вышло.
— Ты что ж мужа от живой жены увела? — спросила Соня. Она стояла в белой кофточке с короткими рукавами и нравилась Варваре.
— В Советском Союзе десять миллионов одиноких, — грамотно ответила Варвара. — Две Москвы можно поставить. Ты пожила, а теперь моя очередь.
— Так у него ж ребенок, — сказала Соня. — Он же переживает. Плачет.
— Привыкнет, — ответила Варвара.
— Ну погоди, — предупредила Соня. — С тебя Бог спросит.
И все-таки они разодрались.
В доме Малашкиных шел какой-то праздник. Варвара зашла, и в этот момент ее деликатно постучали по спине. Обернулась. Перед ней стояла Соня.