Любой политик хочет стать президентом, так же как солдат хочет стать генералом. А почему бы и нет? Господин Икс — молод, умен, честолюбив, агрессивен. В нем все нацелено, напряжено и плещет в одну сторону. В политику.
— Скажите, а как вы допустили в свои ряды господина Игрек? — спрашиваю я.
Я называю имя человека, набравшего на последних выборах большинство голосов. Честно сказать, я тогда впервые усомнилась в своем народе, сделавшем такой выбор. А где народный ум? Где народная мудрость, о которой твердили народники и большевики?
— Это вы допустили Игрек, — отвечает Икс.
— Я?!
— Вы. И такие, как вы. Интеллигенция.
Я делаю круглые глаза. Вернее, я ничего не делаю, они сами становятся круглыми.
— Вы не создали нормальной оппозиции президенту, — растолковывает Икс. — А там, где нет нормальной оппозиции, там возникает Игрек.
Я раздумываю. Эта мысль никогда не приходила мне в голову. Интеллигенция действительно любила президента, но ведь «от любви беды не ждешь», как пел Окуджава.
— И все-таки Игрек не должно быть, — говорю я. — Его надо перевести на другую работу.
— На какую?
— В зависимости от того, что он умеет делать.
— Предположим, он уйдет. Но что изменится? Ведь дело не в нем… Представьте себе, что у вас потекла на кухне вода. Набралась полная мойка. А потом вода пошла через край. На пол. Понятно?
— Понятно.
— Так вот, убрать Игрек — это все равно, что вытирать воду на полу. А вода все равно прибывает. Значит, что надо делать?
— Завернуть кран, — говорю я.
— Правильно, — соглашается Икс. — Надо завернуть кран.
— А что есть кран? — спросила я.
В это время к Икс подошел единомышленник, что-то сказал на ухо. Они отошли. Мне показалось, они пошли сколачивать оппозицию президенту.
Но ведь оппозиция есть. Они орут в телевизоре. И, пользуясь выражением Юрия Карякина, у них «такие рожи». У них на рожах все написано. Чем такая оппозиция, лучше никакой.
Напротив меня сидит известный писатель. Ест. Его тарелка, вернее, содержимое тарелки, напоминает миниатюрный стог сена. Одно навалено на другое. И много. Рядом сидит посол иностранной державы. На его тарелке изящный натюрморт: веточка петрушки, звездочка морковки, в середине — листик мяса. Может, рыба. Но это отдельная тема.
— Послушай, — спросила я у писателя. — Что есть кран?
— Какой кран?
Я пересказала разговор с Икс. Писатель выслушал.
— А зачем это тебе? — спросил он. — Пишешь и пиши. Писатель должен писать, независимо от времени, от географии и всей этой ерунды.
— Это не ерунда, — сказала я. — Это наша жизнь.
— Нельзя долго болеть. Надо или умирать, или выздоравливать.
— Ты о чем? — не поняла я.
— Обо всем этом. Об Икс, Игрек и Зет. Пусть делают что хотят. Надоело.
Писатель посмотрел на меня глазами свежемороженой рыбы. Они не выражали ничего.
Я поднялась и вышла в сад. Из сада был виден мой дом. Но мой дом находился в России, а здесь я была за границей. В Швеции. Это ощущалось во всем, даже в зеленой травке под ногами. Она росла не кое-как, она была густо посеяна, потом подстрижена и напоминала зеленый ковер.
Ко мне приблизился Журналист с бокалом. Он работает по совместительству светским львом. Куда бы я ни пришла, везде он с бокалом и шейным платком вместо галстука.
— Хочешь, я сознаюсь тебе в одной тайне?
Я ждала.
— Ненавижу журналистов и жидов, — открыл он свою тайну.
— Но, по-моему, ты и первое, и второе, — удивилась я.
— Ничего подобного. Я крещеный.
— А что это меняет?
— Национальность — это язык, культура и воспитание. Мой язык и моя культура — русские. Значит, я русский человек. А химический состав крови у всех одинаковый.
Он был возбужден. От него пахло третьим днем запоя.
Я подумала: иудейский Вседержитель строг до аскетизма, ничего лишнего не позволяет. А православие разрешает грешить и каяться. Журналист активно грешит и кается в своих статьях. Он пишет о себе: я плохой, очень плохой, отвратительный. Но за этим просматривается: я хороший, я очень хороший. Я просто замечательный…
Я приготовилась спросить у него: что есть кран, и даже начала пересказывать свою беседу с Икс. Но в это время в конце зала появилась официантка с подносом. На подносе, играя всеми цветами, стояли напитки: золотистое виски, рубиновое куантро, чистая голубоватая водка. Журналист устремил свой взгляд на все это великолепие и пошел по направлению взгляда. Остальные темы его волновали много меньше.
Подошел известный Скульптор. Он был высокий, что немаловажно.
Так приятно разговаривать с мужчиной, глядя снизу вверх. Так надоело разговаривать на равных. Я — антифеминистка.
Скульптор стал рассказывать, что собирается создать памятник крупному полководцу.
— А какой он был? — спросила я.
— А вы не знаете?
— Знаю. Но мне интересно ваше видение.
— Русский мужик.
— А еще? — спросила я.
— А что может быть еще? — удивился Скульптор.
— Понятно… — сказала я.
— Что вам понятно? — Скульптор напрягся, как зонтик.
Подошла официантка, предложила спиртное. Я выпила кампари, после чего мир стал прекрасен и располагал к откровенности.
— Что вам понятно? — переспросил Скульптор.
— То, что вы трехнуты на русской идее.
Трехнуты — значит сдвинуты и ушиблены одновременно.
— А вы на чем трехнуты? — настороженно поинтересовался Скульптор.
— На качестве труда, — сказала я и простодушно поглядела на Скульптора снизу вверх. Он был хоть и трехнутый, но красивый.
Скульптор почему-то обиделся и отошел.
Прием подходил к концу. Гости прощались с послом и его женой. Она выслушивала теплые слова и широко улыбалась. А посол не улыбался широко. Чуть-чуть… У него характер такой. Народу было много, человек сто. И каждому досталось от ее широкой улыбки и от его чуть-чуть.
Я подошла к Режиссеру.
— Ты на машине? — спросил он.
— Нет. Я рядом живу.
Мы вышли из посольства. Перед домом на площадке стояли длинные черные машины. По громкоговорителю объявляли: «Послу Голландии — машину!» И одна из длинных машин, как корабль, плавно причаливала к самому подъезду.
— А ты пешком идешь… — сказала я Режиссеру.
Я знала Режиссера давно. Он руководил студенческим театром, был худой и влюбчивый. Теперь у него свой театр. Он не худой и влюбчивый. Что-то изменилось, что-то осталось по-прежнему. Он по-прежнему много и хорошо работает. У него по-прежнему нет денег. Только слава.