— Как? — не поняла бабка Маня.
Ей не ответили. Все почему-то замолчали — видимо, задумались о пределе вообще и о своем пределе в частности.
Всем сразу, как в детстве, захотелось домой, но так же, как в детстве, они боялись Фараона, потому что привыкли его бояться, и стояли смирно, как на уроке.
В этот момент в магазине зазвенел звонок. Был предвыходной день, магазин закрывался рано.
* * *
Четырнадцать тысяч четыреста дней потратил Фараон на своих учеников, а они по-прежнему ничего не знали и не хотели знать.
Кто-то говорил, будто рыжий Кашкаров из довоенного выпуска открыл в небе новую звезду. Но Фараон этой звезды не видел. Зато видел: Кашкаров как был хулиганом, так им и остался. То свистнет вслед в два пальца, то подойдет при всех и пообещает достать в комиссионном магазине удешевленный саркофаг.
Закончив обход по району, Фараон вернулся домой.
У Фараона было две жены, по очереди, — сначала одна, потом другая. Первая ушла сама, потому что Фараон все знал и ей было с ним скучно. Вторую он прогнал, потому что она поливалась духами «Красная Москва» и нетщательно убирала комнату. А у Фараона от пыли и от резкого запаха начиналась аллергия: чесались глаза, нос, першило в горле.
Фараон достал французский ключ, отомкнул французский замок и вошел в коридор. На стене коридора висела таблица «Метрическая система мер. Один квадратный метр равен 100 квадратным дециметрам, 10 000 квадратным сантиметрам». Все давно подсчитано. И нечего считать.
На кухне возле плиты стояла потомственная троечница, пятнадцатилетняя Лариска, внимательно смотрела на сковородку, на которой трещало масло.
За Ларискиной спиной, ссутулившись, сидел внук бабки Мани, девятиклассник Елисеев. Лопатки у него были острые, торчали на спине, как маленькие крылья. Ноги он переплетал одну вокруг другой несколько раз. Лариска называла это «заплетать ногу в косу».
Елисеев сидел над тетрадкой — проверял аксиому о параллельных прямых. По Эвклидовой геометрии они не пересекутся, сколько бы мы их ни продолжали, а по Лобачевскому — пересекутся непременно, но не сразу, а где-то в пространстве. Елисееву хотелось самостоятельно выяснить — что же происходит с параллельными прямыми? Дети, как правило, не хотят пользоваться опытом прошлых поколений, они хотят до всего дойти сами.
Фараон остановился на пороге кухни, неодобрительно посмотрел на Ларискину юбку, которая, едва успев начаться, тут же заканчивалась.
— Ты бы оделась, — посоветовал Фараон, — противно смотреть.
— Елисеев! — весело позвала Лариска. Она научилась от Фараона всех звать по фамилии, и даже к собственной матери обращалась по ее девичьей фамилии.
— А? — очнулся Елисеев.
— Тебе противно на меня смотреть?
— Нет, — ответил Елисеев и снова углубился в свою работу.
— Вот видите, ему не противно, — беспечно подтвердила Лариска, — значит, по этому вопросу могут быть две точки зрения. А меня в данной ситуации больше интересует точка Елисеева.
— Ты что-то умная стала… — заподозрил Фараон.
— Елисеев! — снова позвала Лариска.
— Ну что тебе?
— Я умная?
— Нет.
— Вот видите, это спорный вопрос, — доброжелательно объяснила Лариска, разрезая огурцы на круглые колечки. — Смотря с кем сравнивать… Если сравнить меня с ребенком из Древней Греции, то я просто гений, потому что за истекший период наука и техника шагнули вперед, увеличилось количество информации. Если сравнить меня с ребенком тридцатых годов — я выше его на голову, об этом недавно говорили по телевизору, по четвертой программе. А если сравнить меня с Елисеевым, то я, безусловно, глупа и антиобщественна. Елисеев, я тебя правильно поняла?
— Отвяжись, — попросил Елисеев.
Фараон слушал Лариску, которая позволяла себе собственные выводы, и с недоумением смотрел, как она берет кружочки огурца, натирает их солью, обваливает в муке и аккуратно располагает на сковородке один возле другого.
— Что ты делаешь?
— Жарю огурцы.
— Огурцы не жарят! — испуганно вскричал Фараон.
— Почему? — весело не поверила Лариска. — Ведь кабачки жарят, а кабачки — это то же, что и огурцы, только больше размером.
— Не жарят! Слышишь? Не жарят! И нечего…
Фараон почувствовал, как в глазах у него зачесалось, в носу тоже зачесалось, в горле запершило. Это начиналась аллергия — не то от запаха пригоревшего масла, не то от Лариски.
— Но ведь я жарю, — спокойно возразила Лариска и протянула тарелку, где лежали жареные огурцы с золотистой корочкой.
Фараон посмотрел на голоногую Лариску с нахальными независимыми глазами, на сутулую спину Елисеева и, ничего не сказав, пошел к себе.
Комната у Фараона была прямоугольная, и все предметы в ней тоже были прямоугольные.
Фараон сел на кушетку, вытянул ноги. На ботинках тусклым матовым слоем лежала пыль.
Следовало немедленно снять ботинки, но не хотелось двигаться. Фараон почувствовал, что устал к концу дня, как бабка Маня, и что шестьдесят пять лет ему тоже никогда раньше не было.
Он посмотрел в прямоугольное зеркало и увидел в нем свое худое коричневое лицо. То ли Фараон загорел, то ли зеркало потемнело от времени, но лицо показалось ему некрасивым, каким-то бывшим, похожим на мумию.
Фараон надел шляпу и вышел на улицу.
Только что прошел теплый дождь, и в переулках открывали окна.
Сумерки изменили улицу — что-то затемнили, что-то обозначили, — она выглядела странной и почти незнакомой.
Мимо Фараона медленно прошла молодая женщина. Она шла босиком, держа в руке белые туфли.
Фараон вдруг вспомнил, как однажды, очень давно, шел он ночью босиком и слушал, как между пальцами, холодя, просачивалась нежная молодая грязь.
Из-за поворота вышел человек с прямоугольными плечами. Это был Селихов — лучший ученик Фараона. Он учил уроки на память, и когда отвечал — все открывали учебники и проверяли по абзацам. Фараон ставил ему четверки, тем самым приравнивая к себе. Это был единственный в его жизни хороший ученик.
Сейчас он днем работал, а вечером совершал гипертонические прогулки.
— Добрый вечер! — Селихов приподнял шляпу, кивнул на удаляющуюся босоногую женщину. — Идет себе, как по сельской местности…
Селихов ожидал, что учитель потребует вывод, и вывод был готов, но Фараон неожиданно спросил:
— Как вас зовут?
— Селихов, — удивился Селихов.
— Это фамилия. А зовут — как?
— Павел Петрович… — вспомнил Селихов. — Паша.
— Знаете, Паша…
— Знаю! — с готовностью перебил Павел Петрович, почувствовав, как у доски, знакомое напряжение в спине. — Аксиома — это истина, которая не требует доказательств.